Ванесса Диффенбах - Язык цветов

Мамаша Марта заявила, что у меня были идеальные роды и идеальный ребенок, и сказала, что я стану идеальной матерью. Она искупала малышку, пока Рената ходила в магазин за подгузниками, а потом впервые дала мне в руки тепленький сверток. Я думала, что девочка спит, но это было не так. Ее глаза были открыты, и она внимательно разглядывала мое усталое лицо, короткие волосы и бледную кожу. Потом она криво улыбнулась, и в этой бессловесной улыбке я увидела благодарность, облегчение и полное доверие. И мне отчаянно захотелось не разочаровать ее.

Мамаша Марта приподняла мне рубашку, сжала рукой грудь и приложила личико ребенка к моему сморщившемуся соску. Малышка открыла рот и начала сосать.

– Идеально, – снова повторила Марта.

А она и была идеальной. Я поняла это, как только она вышла из моего тела, белая, мокрая и кричащая. У моей дочери не просто было десять пальцев на ногах и руках, бьющееся сердце и легкие, вдыхающие и выдыхающие кислород, – вдобавок ко всему она умела кричать. Она знала, как заставить людей ее слушать. Умела тянуться и хватать. Знала, что ей необходимо для выживания. Я не понимала, как такое совершенство могло вырасти в моем несовершенном теле, но, когда смотрела на нее, с изумлением осознавала, что каким-то образом это произошло.

– А имя ей уже придумала? – спросила Рената, вернувшись из магазина.

– Нет, – ответила я, поглаживая бархатное ушко дочери, которая продолжала сосать грудь. Я об имени даже не задумывалась. – Еще не знаю.

Но я знала, что обязательно найду ей имя. И оставлю ее, и буду воспитывать и любить, даже если ей самой придется учить меня всему. Обнимая свою дочь, которой было всего несколько часов от роду, я чувствовала, что все в этом мире, что раньше казалось недостижимым, теперь находилось буквально на расстоянии вытянутой руки.

Это чувство длилось ровно неделю.

Мамаша Марта осталась со мной почти до полуночи, а наутро вернулась рано. За восемь часов, что я провела с дочерью наедине, я слушала ее дыхание, считала пульс и смотрела, как пальцы вытягиваются и сжимаются в кулачки. Я нюхала ее кожу, слюну и маслянистый белый крем, излишки которого скопились в сгибах ее ручек и ножек, незамеченные матушкой Рубиной. Я массировала каждый дюйм ее тела, и мои пальцы стали скользкими, покрывшись жирной пленкой.

Мамаша Марта сказала, что в первую ночь малышка проспит шесть или более часов, устав после родов. Это первый дар, который ребенок преподносит матери, сказала она перед тем, как уйти. Но не последний. Прими его и постарайся уснуть. Я пыталась, но ум не уставал изумляться существованию этого ребенка, которого всего день тому назад еще не было на свете, который появился из моего собственного тела. Глядя, как моя дочь спит, я понимала, что ей ничего не грозит и она это знает. Адреналин хлынул в голову при мысли о таком простом достижении. Когда наутро мамаша Марта повернула ключ в замке, я все еще ни на секунду не сомкнула глаз.

Марта затащила на второй этаж огромную акушерскую сумку и открыла ее у двери в голубую комнату. Малышка проснулась и пила молоко. Когда она оторвалась от моей груди, Марта послушала ей сердце и положила ее в полотняный слинг с металлической пружиной, который служил еще и весами. Увидев, сколько веса набрала малышка за первые двадцать четыре часа, акушерка присвистнула от удивления. Малышка захныкала и принялась разевать рот. Мамаша Марта приложила ее к моей второй груди и указательным пальцем проверила, хорошо ли та сосет.

– Ешь, ешь, большая девочка, – проговорила она.

Мы смотрели, как она сосет с закрытыми глазами; ее виски пульсировали в такт. Никогда в жизни не подумала бы, что когда-нибудь буду кормить ребенка грудью. Но мамаша Марта настояла, что так лучше для нас обеих: ребенок будет быстро крепнуть, между нами наладится связь, а мое тело скорее вернется в норму. Марта гордилась мной и повторяла мне это два-три раза в час. Не все матери терпеливы и самоотверженны, говорила она, но она знала, что я такая. Я ее не разочаровала.

Я тоже гордилась собой. Гордилась, что мое тело производит все, что нужно ребенку, что я способна вытерпеть хватку ее челюстей и чувство перетекания жидкости из глубин моего тела в глубины тела дочери. Она пила молоко больше часа, но я была не против. Кормление давало мне время изучить ее лицо, запомнить, как выглядят ее короткие прямые ресницы, открытый лоб, белые пятнышки, как от булавочных уколов, на носу и щеках. Когда ее глаза под дрожащими веками открывались, я смотрела в ее темно-серые глаза, выискивая в них карие или голубые крапинки. Я думала о том, на кого она будет похожа, не пойдет ли в родственников по материнской или отцовской линии, которых я никогда не видела. Пока ее лицо не вызывало никаких ассоциаций.