Ванесса Диффенбах - Язык цветов

Открыв дверь с москитной сеткой, она не взяла букет, а потянулась ко мне и обняла рукой за шею. Я прижалась к ее плечу, не занятому Хейзел, и так мы и стояли в неловком молчании, пока Хейзел не начала сползать вниз. Элизабет подхватила ее получше, а я отстранилась и взглянула на них обеих. Хейзел прятала лицо, а Элизабет вытирала слезы.

– Виктория, – проговорила она и сомкнула пальцы на моем запястье, – как я по тебе скучала.

Мы держали букет вместе. Наконец она взяла его.

– Проходи, садись. Ты ела? У нас остался чечевичный суп, а еще мы с Хейзел делали ванильное мороженое.

– Меня Грант накормил, – ответила я. – Но от мороженого не откажусь.

– Мороженое, – пробормотала Хейзел и взглянула на меня одним глазом. – Мммм…

– Ты уже свою порцию съела, козявка, – сказала Элизабет, поставила малышку на пол и потрепала ее по голове. Та хихикнула и спряталась у нее в коленях. – Но поможешь накормить свою маму.

Когда Элизабет как ни в чем не бывало упомянула о моем материнстве, мое сердце забилось сильнее, но Хейзел ничуть не удивилась. Она взяла Элизабет за руку, потащила ее на кухню, открыла низкий шкаф и достала красную пластиковую тарелку и крошечную резиновую ложечку.

Элизабет рассмеялась.

– Не думаю, что Виктория захочет есть детской ложкой, – сказала она.

Хейзел закрыла лицо тарелкой и спряталась за ноги Элизабет.

– Вообще-то, я не против, – ответила я. Колени превратились в вату, когда я увидела, как Хейзел передо мной робеет. Мне хотелось сесть за стол, усадить ее на колени и сказать, что я готова есть хоть лопатой, если она решит меня ею накормить.

Хейзел выглянула из-за ног Элизабет и сделала шаг мне навстречу, потом еще один. Вытянув руку вперед, дала мне ложку. Я потянулась и взяла ее.

– Спасибо, – сказала я. – Эта ложка мне подходит.

Элизабет села рядом на стул, и Хейзел забралась ей на колени. Вместе они положили мне мороженого из морозильника и придвинули тарелку. Зачерпнув мороженое маленькой ложкой, я положила на язык холодную густую массу. А когда подняла голову, Хейзел смотрела на меня, широко раскрыв глаза, и ждала. Ее красные губы были раскрыты. Я набрала целую ложку, медленно поднесла ее к губам, но в последний момент отправила ее в рот Хейзел. Та проглотила, улыбнулась и закрыла лицо ладонями. Потом убрала их и снова разинула рот.

Съев пять ложек, Хейзел сползла с колен Элизабет и села ко мне. Устроив свою шуршащую подгузником попу у меня на животе, она уткнулась затылком мне в подбородок. Я зарылась носом ей в волосы. Пахло от нее, как от Элизабет: оливковым маслом, корицей и цитрусовым мылом. Я вдохнула этот запах, обхватив ее за талию. Она ела сама, зажав ложку в кулаке. Мы с Элизабет не сводили с нее глаз; она сняла слюнявчик, и мороженое капало с ложки, пачкая ее льняное платье.

– Ты разве не поделишься с Викторией? – спросила Элизабет. Хейзел уже почти вылизала тарелку.

Она повернулась ко мне, и на лице ее возникло серьезное выражение, как у отца.

– Тория, хочешь? – спросила она.

Я покачала головой:

– Нет. Кушай.

Она вернулась к тарелке, отбросила ложку и начала есть растаявшее мороженое пальцами. Я окинула взглядом кухню. Обеденный стол и стулья, чистый кухонный стол, глубокая фарфоровая раковина – здесь ничего не изменилось. Единственным новым предметом была картина: фиолетовый гиацинт размером со спичечный коробок в рамке из синего стекла стоял на подоконнике рядом с синими стеклянными бутылочками ее матери.

– От Кэтрин? – спросила я, глядя на картину.

Элизабет покачала головой:

– От Гранта. Кэтрин умерла, так и не нарисовав гиацинт, который решилась бы мне преподнести. Но Гранту больше всего нравился этот, и он хотел, чтобы он был у меня.

– Прекрасная картина.

Элизабет кивнула:

– Я ее обожаю. – Она встала и принесла ее, поставила на стол между нами. Сотни маленьких соцветий прижались к высокому стеблю; их заостренные лепестки складывались в единое целое, как части головоломки. Это выглядело так естественно, что мне пришло в голову, что умение прощать должно приходить само по себе, – но в нашей семье, увы, все было по-другому. Я подумала о годах недопониманий, от желтых роз до пожара, о тщетных попытках простить и заслужить прощение.

Хейзел перевернула пустую тарелку вверх дном, потом подняла ее и принялась разглядывать след от мороженого на столе. Окуная в него пальцы, она стала рисовать круги, дикую абстрактную картину из сладкой массы на деревянной поверхности.