Однако, войдя в зал ресторана, Франц заметил, что за их столиком, «недалеко от окна, чтобы свет был не слишком яркий, а приглушенный», как гласили указания дяди относительно освещения, еще когда он заказывал номера, — сидит Генри. Он расправил на груди огромную полотняную салфетку и нетерпеливо, как ребенок в ожидании подарка, поглядывал на официанта, который в это мгновение обливал коньяком и поджигал жаркое.
И тут Франц забыл, что было в этом путешествии дальше.
Именно тогда, при виде Генри, Франц Маринелли задумал фотоальбом, и более того, нашел свое истинное призвание: внезапно, мгновенно он понял, чем отныне будет заниматься. Он не хотел запечатлевать решительно ничего, кроме людей в миг истинного, несомненного блаженства. В такой миг, когда Генри подали тарелку, или в такой же миг, чуть позже, когда он поднес вилку ко рту. Ведь тот, кого видел перед собой Маринелли, был счастлив.
В голову любому человеку, в том числе и Францу, приходит множество идей, но чаще всего ни одна из них впоследствии не воплощается: все, о чем на протяжении своей жизни говорит и думает человек, обычно исчезает бесследно. Франц до сих пор не знал, кем хочет стать и что из него выйдет. Фотографировать и подрабатывать экскурсоводом — куда ни шло, пока он еще студент, сойдет, но ведь на это не прожить. Жизнь напирала, того и гляди собьет его с ног, а он пока был перед нею совершенно беспомощен. До сих пор он не жил, а все строил какие-то призрачные планы, что-то замышлял, размышлял, и этим пока все и ограничивалось. Дальше этого пока не шло.
Когда-то он уже носился с идеей фотоантологии «Беспорядок», в которой хотел показать комнаты людей, не умеющих убирать за собой. Или скамеечки с сидящими на них дамами, которые, закрыв глаза, подставляют лоб первым, а может быть, последним лучам солнца. Найти такие лица можно в парках каринтийских курортов или в Зальцкаммергуте [33] Зальцкаммергут — курорт в центре Австрии.
, а еще на море, вечером, на закате, — улыбающиеся лица с печатью любви и самоотречения, чем-то напоминающие Будду, — он уже сделал несколько таких снимков. Однако улыбок на этих лицах в действительности не было. Впечатление улыбки создавал особым образом падающий свет.
Но только когда Маринелли задумал альбом под названием «Счастье», его жизнь и в самом деле обрела смысл, и это было настолько очевидно, что он даже испугался, как бы кто-нибудь не украл его идею и не явил этот проект миру прежде него. (Ведь так называемые художники больше всего любят поговорить о «проектах», вот упомянет он невзначай о своем «проекте» — и поминай как звали.)
Потом он решил фотографировать знаменитостей за едой, ведь они выглядели столь же блаженными, как и простые смертные, по крайней мере пока думали, что на них никто не смотрит; немногое же еще объединяет людей в этом мире.
А может быть, единственное, что объединяет всех однажды родившихся, — смерть.
Франц долгое время думал, что счастье нельзя сфотографировать. Но теперь, зачарованно следя, как ярко сияет облитое горящим коньяком жаркое, он понял, что счастье и вправду существует, хотя длится лишь мгновения. И что его можно сфотографировать.
К сожалению, у него не было с собой фотоаппарата.
Генри в этот час был единственным посетителем ресторана в стиле модерн, и поэтому ничто не отвлекало Франца от лица Генри, отразившегося в отблесках коньячного пламени в настенных зеркалах: это мгновение как нельзя более подходило для планируемого Маринелли альбома с фотографиями людей, запечатленных в тот миг, когда перед ними ставят тарелку или когда первый лакомый кусочек вот — вот исчезнет у них во рту. Франц никогда не видел более счастливого человека, чем Генри в ту тысячную долю секунды, когда подносил вилку ко рту.
Поначалу он задумывал этот альбом как что — то значительное и масштабное: все мгновения счастья, которые читались на лицах, он хотел если не сохранить навсегда, то по крайней мере подтвердить документально. Таким образом, его серия «Остановись, мгновенье!» обещала внести вклад в историю человечества.
Но даже испытывая блаженство, люди все — таки были неискренни, даже занимаясь любовью, в постели, они пытались использовать возбуждение партнера, притворяясь, что счастливы с ним. Поэтому Маринелли выбрал для своего фотоальбома не притворство людей на пороге оргазма, а бесспорное, несомненное, хотя, может быть, и примитивное счастье.
Вернувшись в Вену, он немедленно принялся снимать — по большей части писательские выступления. Он фотографировал лица писателей в разных ракурсах: спереди, сбоку, так, эдак, за секунду до того, как они произнесут первую фразу, как правило неудачную. А еще у него хватило бы на целый альбом фотографий слушателей, сидящих в первом ряду читальных залов городских библиотек, и мечтательно улыбающихся, и кажущихся счастливыми за секунду до того, как писатель произнесет первую фразу.
Читать дальше