Наталья Земскова - Детородный возраст

«Значит, все-таки уезжает!» – пронеслось в голове Маргариты, хотя это не было новостью, и перестала слышать и понимать, что говорит Кириллов, – совсем как Валера во время их последнего разговора. Она пыталась взять себя в руки и улыбнуться, но ничего не получалось, а он всё говорил и говорил, не замечая ее состояния:

– Машина – это независимость и образ жизни, ты к ней привыкла. А тяжести носить? А если куда съездить? Нет, без машины нельзя. Постой, почему ты молчишь?

Обогнув огромный стол, он подошел и присел рядом, погладил по голове, притянул к себе.

– Я боюсь, – машинально соврала она. – Боюсь. Та авария… Я не стану садиться за руль. Я не стану, не стану. Тем более сейчас, когда…

– Подожди, подожди. У меня есть знакомый психолог, он с тобой поработает – страхи исчезнут. Я уверен, всё пройдет очень быстро, – с облегчением заговорил Кириллов.

Значит, вот каким образом он решил сообщить ей о своем отъезде, разговоров о котором оба они тщательно избегали. Теперь самое страшное было сказано, играть в семейный обед после этого расхотелось, и угорь, и лиловая юбка, и вычурный стол показались бутафорским и ненужным антуражем. Маргарита встала и медленно вышла на кухню, постояла у окна, рассматривая пустынный двор-колодец с редкими деревьями и одиноких прохожих. Подумала и решила вернуться: она же обещала не голосить, не виснуть на ногах. В конце концов, он прав – ей трудно без машины…

Автомобиль, практически новый «кадиллак» глубокого черного цвета, и в самом деле оказался капризным и своенравным механизмом: то заглохнет, когда начинаешь сдавать назад, то откажется трогаться, то еще что-нибудь. Больше того, когда Маргарита первый раз начала поворот вправо, ей показалось – машина упрямо постаралась уйти влево, и только огромным усилием ее удалось вернуть в нужное русло. Раза четыре ни с того ни с сего заклинивало руль и обе педали, приходилось выключать мотор и ждать, когда техника разблокируется. Один раз сами собой сложились зеркала заднего вида и ни в какую не желали раскрываться. Единственной командой, которая выполнялась беспрекословно, был тормоз: останавливалась она, видимо, с надеждой, что новый водитель оставит ее в покое.

– Постарайся установить с ней контакт, – на полном серьезе просил Маргариту Кириллов. – Она абсолютно исправна, но слушается только меня.

И действительно, когда он после ее мучений сел в водительское кресло, автомобиль нежно замурлыкал, плавно тронулся с места и всю дорогу демонстрировал чудеса электроники знаменитой фирмы.

– Ничего, всё наладится, я с ней поговорю. Тренироваться будем каждый вечер.

– А если я не справлюсь? – вздохнула Маргарита.

– Справишься, у тебя нет выхода.

Ежевечерние тренировочные поездки не только упорядочили жизнь, как всякие регулярные занятия, но невольно развлекали и отвлекали. С пятого раза дело пошло на лад, и одну короткую поездку Маргарита даже совершила одна, к великой радости Кириллова. И чем дольше она ездила на «кадиллаке», тем больше он ей нравился. Постепенно она научилась с ним ладить и договариваться. Выяснилось: машина обожает комплименты и ими, собственно, приручается. Однажды Маргарита предложила съездить на дачу, Кириллов под предлогом занятости отправил ее одну – и, кажется, в эту поездку «кадиллак» ее принял окончательно. Обнаружилось еще одно приятное обстоятельство: исчез страх руля. Он, конечно же, никуда не исчез, но после всего, что случилось после аварии, переместился на задний план. Больший стресс подавляет меньший.

Дни катились один за другим – круглые и одинаковые, как расписные деревянные матрешки. Настроение, количество и качество событий дня, круг общения – ничего не менялось. Даже погода, которая в это время достигает пика своей отвратительности, сохраняла невозмутимую ясность и сухость. Маргарита работала, встречалась с адвокатом, встречалась с Кирилловым, не встречалась с подругами, несколько раз навещала Гончарову (держится девочка – молодец!), довольно много времени проводила одна и никак не могла собраться домой – взять оставшиеся вещи. В глубине души она боялась туда идти, боялась за свой еле обретенный покой, за летучее настроение, боялась, что потеряет решительность и начнет метаться. Наконец, боялась увидеть Валеру и причинить ему новые незаслуженные страдания. Каждый день она говорила себе: завтра, – и каждый день ей не хватало мужества.

Позвонила Ингрида и сообщила, что в ближайшее время не вернется – сестре необходима операция, и она остается надолго. Просила присмотреть за квартирой. В голосе Ингриды было столько растерянности и несвойственного ей страха, что Маргарита не посмела говорить о своем. Это свое накапливалось, бродило и, не находя выхода, разъедало и жгло. Ей просто необходимо было выговориться, и даже не посоветоваться, но услышать, увидеть себя глазами другого, лучше всего постороннего человека. Как ни странно, для этой роли не годились ни великодушная Эльза, ни категоричная Светка, ни тем более – правильный и добрый Толстобров. Все они по-своему ее любили, но были слишком заинтересованы, слишком включены в ее жизнь. Ей требовалось всего лишь отражение, зеркало, а они этим зеркалом быть не могли. Маргарита ходила сосредоточенная и молчаливая, словно прислушиваясь к себе и немного удивляясь тому, что в городе, где она прожила всю жизнь, ей, в общем, некому пожаловаться, некому поплакаться. Подумывала, не сходить ли к психологу, которых нынче пруд пруди, или в эту – как ее? – в службу доверия. Решила, что нет – это уж в крайнем случае. И тут-то она вспомнила: был, был один вариант. Чтобы не передумать, сразу набрала номер и сквозь гудки услышала стук своего сердца: