Габриэль Маркес - Двенадцать рассказов-странников

Я не знал никого более похожего на Папу эпохи Возрождения, каким его обычно представляют: утонченный человек и чревоугодник. Даже когда не хотел, он все равно за столом оказывался главным. Матильде, его жена, повязывала ему нагрудник, больше походивший на парикмахерский, чем на обеденный, — это был единственный способ, чтобы он не облился соусом. Тот обед в «Карвалейре» был типичным. Он съел целых три лангусты, расчленив их с мастерством хирурга, и при этом глазами поедал со всех остальных тарелок и время от времени пробовал от каждого блюда с таким удовольствием, что всех заражал аппетитом: альмехи из Галисии, морские уточки из Кантабрии, омары из Аликанте, эспардении с Коста-Брава. И одновременно, как это делают французы, говорил исключительно о других кулинарных изысках, главным образом о доисторических моллюсках своей родины — Чили, которую всегда носил в сердце. Вдруг он перестал есть, навострил свои антенны, как у омара, и сказал мне очень тихо:

— Кто-то за моей спиной не сводит с меня глаз.

Я кинул взгляд через плечо: так оно и было. За его спиной, через три столика от нас, невозмутимая женщина в старомодной фетровой шляпке и коричневом шарфе медленно жевала, не сводя с него глаз. Я узнал ее сразу. Она постарела и потолстела, но это была она, с перстнем в виде змеи на указательном пальце.

Она плыла из Неаполя на том же судне, что и чета Неруда, но на судне они не видели друг друга. Мы пригласили ее выпить кофе за нашим столом, и я, желая удивить поэта, подтолкнул ее к разговору о снах. Но он не обратил на это особого внимания и сразу же заявил, что не верит ни в какие вещие сны.

— Одна поэзия обладает ясновидением, — сказал он.

После обеда во время неизбежной прогулки по Рамблас мы с Фрау Фридой немного приотстали от остальных, чтобы освежить наши воспоминания без чужих ушей. Она рассказала, что продала всю свою собственность в Австрии, ушла отдел и живет в Порту, в Португалии; в доме — как она выразилась, в псевдодворце — на холме, откуда виден весь океан до самой Америки. Хотя она и не сказала этого прямо, но из ее рассказа было ясно, что, толкуя сон за сном, она постепенно прибрала к рукам все состояние своих потрясающих венских хозяев. Однако меня это не слишком удивило, я всегда считал, что эти ее сны — не более чем ухищрения, способ заработать на жизнь. О чем и сказал ей.

Она не удержалась, хохотнула. «А ты все такой же дерзкий», — сказала она. Я ничего не ответил: остальные наши спутники уже некоторое время стояли, ожидая, когда Неруда закончит разговаривать на своем чилийском жаргоне с попугаями, выставленными в клетках на птичьем отрезке Рамблас. Когда мы снова заговорили. Фрау Фрида переменила тему.

— Кстати, — сказала она, — ты уже можешь ехать в Вену.

Только тогда я осознал, что прошло тринадцать лет с того дня, как мы познакомились.

— Даже если все твои сны — ложь, я туда все равно никогда больше не поеду, — сказал я. — На всякий случай.

В три часа мы с ней расстались, и я пошел с Нерудой на его священную сиесту. Он провел ее в нашем доме после некоторых торжественных приготовлений, несколько напоминавших японскую чайную церемонию. Следовало открыть одни окна и закрыть другие, чтобы достичь определенного уровня тепла и чтобы свет был тоже особым и падал в нужном направлении, а тишина наступила бы абсолютная. Неруда заснул сразу же и проснулся через десять минут, как дети, когда этого меньше всего ждешь. Он вышел в залу посвежевший и с отпечатавшейся на щеке вышивкой от наволочки.

— Мне приснилась эта женщина, которая видит сны, — сказал он.

Матильде попросила рассказать сон.

— Мне приснилось, что она видит во сне меня, — сказал он.

— Это что-то из Борхеса, — сказал я.

Он поглядел на меня разочарованно:

— Уже написано?

— Если еще и не написано, то когда-нибудь он напишет, — сказал я. — Будет один из его лабиринтов.

Едва поднявшись на борт, в шесть вечера, Неруда попрощался с нами, сел за столик в стороне и принялся писать стихи — зелеными чернилами, какими всегда рисовал цветы, рыб и птиц, делая дарственные надписи на своих книгах. Когда прозвучало первое предупреждение об отплытии, мы пошли искать Фрау Фриду и под конец увидели ее на туристической палубе, когда уже собирались уходить, не простившись. Она тоже только что проснулась после сиесты.

— Мне снился поэт, — сказала она нам.

Пораженный, я попросил ее рассказать сон.

— Мне приснилось, что он видит во сне меня, — сказала она, но мое изумленное лицо сбило ее с толку. — Что поделаешь? В этой уйме снов может случиться и такой, который не имеет ничего общего с реальной жизнью.