Бенуа Дютёртр - Девочка и сигарета

Я и представить себе не мог, к каким грязным приемам прибегнет шутовской суд, чтобы вытянуть из меня признание, и чуть не разрыдался, когда увидел выходящую из глубины зала мою прекрасную Латифу, ее осунувшееся от страданий лицо, потухшие глаза. Понятно, чем ее шантажировали: «Вы даете показания о проблемах вашего мужа с детьми, и мы ходатайствуем о смягчении приговора; если вы откажетесь, мы ни за что не отвечаем». И вот, презрев наши мечты о несоответствующем веяниям времени счастье, Латифа пришла на заседание, чтобы использовать последний шанс. Она кладет руку на кафедру, и допрос начинается:

— Сколько лет вы живете с этим человеком?

— Десять лет.

— Вы были счастливы вместе?

— Очень счастливы. Мы любили друг друга и наслаждались жизнью.

— Эгоистическая позиция, не правда ли?

— Возможно, но в ней заключалось наше счастье.

— И вы никогда не хотели разделить это счастье с детьми?

Латифа в отчаянии смотрит на меня, словно просит прощение за предательство, и после минутного молчания отвечает:

— Я действительно иногда об этом думала, но мой муж не хотел иметь детей.

Публика перешептывается. Юная адвокатесса спешит прокомментировать сенсационное откровение:

— Надеюсь, суд начинает понимать, что за этим делом кроется семейная драма…

Она вновь обращается к Латифе:

— А не замечали ли вы со стороны вашего мужа ничего, так сказать, подозрительного по отношению к детям, девочкам или мальчикам?

Латифа восклицает:

— Нет! Никогда! Клянусь, никогда! Я уверена, что все обвинения против него лживы!

В зале поднимается волнение. Родители вскакивают и выкрикивают:

— Позор! Мерзавка! Наши дети нам все рассказали!

Воспользовавшись суматохой, я тихо спрашиваю у Латифы:

— Как ты попалась в эту ловушку?

— Дорогой, это все, что я могла для тебя сделать. И адвокат Патаки мне советовала дать показания. Прости меня.

Председатель стучит молотком:

— Прошу тишины!

Латифа всхлипывает и шепчет:

— Я безумно устала. Пойми, мне лучше не вмешиваться. Надеюсь, что все окончится хорошо.

В зале восстанавливается порядок, и адвокат продолжает допрос.

— Последний вопрос, мадам. Вы еще хотите иметь детей?

— Думаю, да.

— И вы по-прежнему желаете иметь детей… от обвиняемого?

Выдержав минутную паузу, моя красавица-жена опускает глаза и вздыхает:

— Полагаю, это уже невозможно.

Она выходит из зала заседаний, даже не обернувшись в мою сторону. Все меня покинули. Я словно присутствую на собственных похоронах, а малолетняя адвокатесса произносит надгробную речь:

— Человек этот, бесспорно, виновен, но я прошу уважаемый суд учесть смягчающие обстоятельства, не забывать, что обвиняемый был, по-видимому, хорошим мужем. Полагаю, его случаем должны заняться специалисты, ибо только профессионалы могут выявить психологические патологии, помешавшие ему стать отцом и приведшие к насилию над Амандиной и другими детьми.

— Сука.

Я выругался негромко, но достаточно внятно. В зале повисла тишина. Чтобы никто не подумал, что ослышался, я усилием воли сбрасываю с себя оцепенение и спокойно обращаюсь к председателю:

— Госпожа председатель, заткните эту суку и предоставьте мне слово, я ведь имею право высказаться.

Девчушка на трибуне корчит обиженную гримасу. Она явно ищет подходящие слова и наконец выпаливает:

— А чего вы обзываете мою подружку?

Потом торжественно, хотя и неуверенно продолжает:

— Но мы представляем демо… кратический суд, и вы можете сказать несколько слов.

— Благодарю вас, госпожа председатель, я буду краток.

Я поворачиваюсь лицом к залу и учтиво чеканю:

— Я хочу вам сказать, маленькие придурки…

Мои слова прерывает свист и стук председательского молотка:

— Тишина, тишина…

Я решил идти до конца.

— Я хочу вам сказать, сопляки, недочеловеки, хочу донести до вас, сборище маленьких отморозков, глотающих с попущения родителей все, чем кормит вас телевизор…

На этот раз в возмущенном хоре преобладают взрослые голоса.

— Я хочу, чтобы вы поняли, недоноски, которым лучше бы сидеть за партой и помалкивать, нести наказания за ваши пакости и иногда получать награды за добрые поступки…

Зал затих. Некоторые дети начинают улыбаться. Поток ругательств веселит их, как цирковой номер столетней давности. Теперь эти идиоты слушают мою яростную речь с довольными лицами.

— Я не прикасался ни к маленькой дуре Амандине, ни к другим четырнадцати идиотам. Потому что ничто не интересует меня меньше, чем ребенок. Вы для меня не люди, вы личинки, я вас не трону, только не лезьте в мою взрослую жизнь, сложную, запутанную, трагичную; пусть даже разрушенная, она бесконечно прекрасней вашего младенческого кривлянья. Для меня вас не существует, четырнадцати детей не существует, Амандины не существует. Мне бы и в голову не пришло их трахать! Да было бы кого!