Юрий Арабов - Орлеан

– Отчего тебе страшно? – спросил он, увернувшись и все-таки спихнув ее с колен на диван.

– От человека.

– Ну знаешь ли, милая, от человека всегда страшно, – философически заметил хирург. – Человек может сказать тебе гадость, может ударить напильником по голове, посвятить тебя в свой внутренний мир, попросить взаймы денег… Страх от человека – в порядке вещей.

– Значит, тебе тоже страшно?

– Конечно.

– От кого конкретно?

– От всех людей.

Рудик нетерпеливо поднялся с дивана и посмотрел на улицу. Буря за окном не состоялась. Солнце зевало. Ветер пошел на местную карусель и там задремал в деревянной люльке.

Тогда хирург включил телевизор «Юность» на тумбочке. Как еще работал этот маленький советский реликт, как не взорвался, не возгорел, не вышел дымом, словно старик Хоттабыч, и не показал всей больнице кузькину мать – неведомо. Сквозь морскую рябь черно-белых помех стали видны двое молодцов, которые дубасили кого-то железной палкой, передавая ее из рук в руки.

– В насилии есть своя философия, – пробормотал хирург, озадаченно уставившись на экран. – Фридрих Ницше, если бы дожил до наших дней, был бы безмерно счастлив.

– Какая ниша? Чего ты плетешь?! – постаралась Лидка вернуть его с небес на землю.

– Это я так. Заговариваюсь, – пошел он на попятную.

– Ты не понимаешь. Меня хотят убить.

Лицо парикмахерши пошло пятнами, губы затряслись и разъехались в разные стороны, словно две гусеницы.

– Кто? – терпеливо спросил Белецкий.

– Инквизитор, – и она с плачем протянула ему визитную карточку.

– Итальянец, что ли?

– Итальянец, – подтвердила Лидка, уже рыдая в полный голос. – Из Кулунды.

Рудик близоруко вгляделся в кусочек картона, который оказался у него в руках.

– Во-первых, не инквизитор, а экзекутор… – пробормотал он, пытаясь успокоить пылкую и глупую парикмахершу. – Фамилия, правда, странная. Согласен. И она кого-то мне сильно напоминает.

– Он вообще странный, – подтвердила парикмахерша, размазывая платком тушь по щекам.

– Чем же?

– Очень уж сладкий. Ну просто приторный. Такого даже и не съешь. Выплюнешь… Гейбл, – вдруг страшно произнесла она. – Это был Кларк Гейбл!

– Чего? – не понял Белецкий.

– Кларк Гейбл, – простонала несчастная Лидка. – Иностранный артист. Дорогие сигары, набриолиненные усы… и цинизм. Цинизм во всем. Он такой цинизм с тобой совершит, что даже маму родную не позовешь!

Рудик озабоченно прикоснулся пальцами к ее лбу.

– Кажется, началась интоксикация, – сказал он сам себе. – Если к вечеру не прекратится, то надо отправлять в областную больницу. На вот, съешь, – и он высыпал ей на ладонь пару розовых таблеток.

– Кларк Гейбл!.. – не успокаивалась Лидка. – «Унесенные ветром» кино… Знаешь?

– Терпеть не могу, – признался Белецкий. – Хуже сепсиса и перитонита.

– А мне понравилось, – отрезала Дериглазова. – Я даже была влюблена в этого отпетого мерзавца.

– И у тебя от него были дети, – терпеливо добавил хирург. – В астральном смысле.

Лидка всосала в себя таблетки и как-то успокоилась.

– Нет, детей не было, – совершенно серьезно призналась она.

– Значит, он предохранялся. – Рудольф снова взял в руки злополучную визитку. – Кое-что ясно, – промолвил он, подумав. – Фамилия, конечно, вымышленная. Взята с потолка. А вот профессия…

– И профессия, – поспешила подтвердить Лидка.

– Не знаю. Не уверен. Что нам известно об экзекуторах и инквизиторах? – задал он сам себе философский вопрос. – Инквизитор – это, так сказать, идейный глава… Пахан по-нашему. А экзекутор – всего лишь пешка, исполнитель. Глупый мясник. Точнее, топор в чьих-то невидимых руках. Не более того.

– Но мне от этого не легче, Рудя! – и Лидка опять крепко обняла его.

Он почувствовал, что в глубине ее проснулась нежность. Проснулась, как пушистая кошка: выгнулась дугой, села на задние лапы и умыла передней лапкой свою заспанную мордочку.

Белецкий же был как на иголках, опасаясь, что в ординаторскую войдет кто-нибудь посторонний, не ветеринар в юбке, а строгий и злой, как Высший Судия. Тут-то он и расколет их молотком, словно двойной орех.

– Что он тебе сказал, твой экзекутор?

– Что-то про язык. Как он будет гнить, – проворковала Лидка сонным голосом, потому что вся отдалась своей внутренней кошке.

– Я недавно отравился вареным языком в нашем кафе, – припомнил Рудольф Валентинович некстати. – Но выпил тысячелистника. И ничего. Полегчало. Тебе известно такое растение – лох серебристый?