Алиса Бяльская - Легкая корона

Он наклонился, протянул руку и снял с меня очки, убрал волосы с лица.

— Полями повеяло… Свежестью… — немного наклонился ко мне, потянул носом воздух. — Погоди, чем это от тебя пахнет? Какими-то полевыми цветами. Как там у Бунина? « Веет от них красотою стыдливою/ Сердцу и взору родные они/ И говорят про давно позабытые/ Светлые дни».

Папа-профессор ничуть не удивился тому, что в 12-м часу ночи сын привел незнакомую девушку. Громов оставил меня с ним наедине, пока быстренько наводил порядок у себя в комнате, и мы очень мило поговорили. Он был очарователен в каком-то старорежимном духе. Потом я слушала «Пинк Флойд» и «Ти Рекс» на громовском старом катушечном магнитофоне. Альбомы были магнитные, на бобинах, и чтобы заправить их в аппарат, требовалось немалое умение и ловкость. Это был целый ритуал, священнодействие.

Я потеряла счет времени. Со мной почти на равных разговаривал взрослый мужчина, авторитет, можно даже сказать — легенда в своей области. У него был свой журнал — андеграундный, он организовывал подпольные рок-фестивали, его забирали в милицию, за ним охотился КГБ. Он сказал, что я похожа на лебедя и от меня пахнет фиалками, незабудками, или какие там еще есть полевые цветы. Он знает наизусть Бунина и Сида Барретта. Ему беспрерывно звонили по телефону, но он всем говорил, что занят, говорить не может, и возвращался ко мне. Голова у меня кружилась…

— А как ты доберешься до дома? Уже поздно. Метро не ходит, — вдруг спросил меня Громов.

— Ого, уже два! — я в ужасе подумала, что не позвонила домой и не предупредила маму, что задержусь. Она знала, что я в своем прикиде пошла на рок-концерт, и вот ночь, а меня все нет. Мама наверняка не спит, сходит с ума, думает, что меня забрали в милицию. Но звонить? При нем? Показывать, что я — не свободный самостоятельный человек и должна отчитываться перед родителями? Ни за что!

— Останешься у меня? — как ни в чем не бывало, по-будничному, спросил Громов. — Я постелю тебе на диване.

— Нет-нет, я поеду домой. На такси.

— Ты где живешь?

— «Красные Ворота», Земляной Вал — на Старобасманной.

— В самом центре? Это будет стоить отсюда не меньше червонца.

— Ничего, у меня есть деньги.

— Ну, смотри, как хочешь. Я тебя провожу.

За пару месяцев до моей встречи с Громовым мне позвонили из «Юности».

— Привет, — говорят, — мы из «20-й комнаты».

— Ой, — говорю я.

— Ты же нам писала? — говорят.

— Да, — отвечаю.

— Ну, вот. Мы тут всей командой читали твое письмо. Оно нам очень понравилось. Приходи к нам. Хочешь?

— Конечно, хочу!

Журнал «Юность» обладал в моих глазах некоторым романтическим ореолом, там Аксенова когда-то печатали; кроме того, «20-я комната» была чуть ли не единственным местом, где писали о роке, и писали хорошо. Я пошла в первый раз, мне понравилось, и я стала ходить туда регулярно.

В один из вечеров, когда мы сидели, трепались, гоняли чаи, вдруг резко, со стуком, распахнулась дверь и вошел редактор. Злой как собака.

— Почему бардак? Почему никто не работает? — заорал он. — Что за шум постоянный отсюда, все жалуются, что вы работать не даете! Почему посторонние в комнате? Здесь серьезный журнал, а не проходной двор! Так, все посторонние, кто не работает в журнале, милости прошу, скатертью дорога!

Народ потянулся на выход. Но я словно прилипла к столу, на котором сидела: во-первых, не люблю, когда на меня орут, а во-вторых, я так прикипела к этому месту, что посторонней себя не считала.

— А это что за чудо в перьях? — это он про меня.

Я в тот день была в дедовом кителе и армейских штанах. На груди скромно болтались пять медалек с Гагариным. Ну и в очках, конечно. Все посмотрели в мою сторону и промолчали. Делать нечего, пришлось говорить самой, хоть и страшно было, что наорет сейчас на меня и выгонит взашей.

— Я Алиса, — сказала я со значением.

— Ну и что, раз ты — Алиса, теперь можно на столе сидеть?

Слезла со стола, демонстративно села на стул, нога на ногу. Подумала, раз все равно пропадать, так с музыкой, в смысле, для меня главное — не потерять лицо. Сняла очки и с вызовом посмотрела ему в глаза.

Но он усмехнулся, взял стул и сел напротив.

— И что ты можешь, Алиса? Писать можешь?

— Она нам письмо написала, что собирается покончить жизнь самоубийством, и я ее позвал. А теперь она сама отвечает на письма. С ней много народу переписывается, — сказал Рома Ширяев, один из авторов «20-й комнаты».

Я выпучила глаза, потому что в первый раз услышала, что хотела покончить с собой. Но промолчала. Наверное, он знает, что делает. Может быть, раз я такая трагическая особа, меня не попрут отсюда? Редактор взял письма, которые пришли на мое имя, и бегло их просмотрел.