Иосиф Гольман - Вера, Надежда, Виктория

Прошло не меньше часа, пока Круглов не понял, что он реально замерз.

Николай не был напуган. Плохие парни сделали свой ход. Теперь очередь Круглова, и все предстоящие ходы уже были записаны в его цепкой памяти.

Он бросил последний взгляд на свой бывший дом и уже собирался пойти греться к соседям, с которыми больше всего общались – там же наверняка была и Марина, – как вдруг его окликнули.

Обернулся – это и был сосед, Степан. Тоже с их завода, но технолог, нейтральный человек.

– Николай Владленыч! – еще раз позвал Степан. – Нечего здесь стоять, что сгорело, то сгорело. Давайте с Мариной к нам. Утро вечера мудренее.

– А разве она не у вас? – удивился Круглов. Но не слишком испугался: он же не галлюцинировал, когда своими руками, точнее, ногами вытащил Маринку из горящего дома во двор.

Народу вокруг становилось все больше.

Пожарные, задавив открытый огонь, вошли внутрь коттеджа.

Николай решил дотерпеть холод и остаться, чтобы самому забрать документы и деньги из встроенного сейфа, если, конечно, тот не расплавился от жара. Тем более что Степан успел сбегать домой и принести ему свитер и шапку с перчатками. Теперь стало намного теплее.

Вдруг собравшаяся толпа разом охнула и отшатнулась.

Пожарные на куске брезента выносили из дома чье-то безжизненное, закопченное – явно человеческое – тело. У Круглова сердце защемило: он понял, что их домработница, не предупредив, осталась ночевать на третьем этаже.

Это уже была беда.

Мужики аккуратно положили ношу на снег. Брезент раскрылся – и Круглов увидел край знакомой ночной сорочки. Сам дарил Маринке, привез из Вены.

Еще вечером, когда только легли, ласково поднимал легкий подол.

И сел прямо в снег, обнял голову руками.

Он плохо помнил, что было дальше.

Степан, крепкий малый, поднял его со снега – благо при кругловском весе это было несложным делом, – отряхнул, отвел в дом. Налил полный стакан водки. Заставил выпить. Потом пришли еще соседи. Один пересказал услышанный от зевак разговор.

Оказывается, Марина, постояв несколько минут на улице, вдруг крикнула что-то про загранпаспорта и бросилась в еще не пылавшую дверь черного хода.

Николай понял ход мыслей жены. Эта страна всегда была для Маринки чужой, бессмысленно расточительной и бессмысленно жестокой. А их загранпаспорта оставались единственной материальной возможностью немедленно ее покинуть.

Весь следующий день Круглов проспал.

Потом проснулся, сходил в магазин. Соседи, завидев его, отводили глаза.

В магазине он купил зубную щетку, пасту, бритвенные принадлежности и кое-что из одежды.

Приведя себя в порядок, сходил на пепелище. Из всей усадьбы нетронутым остался только каменный гараж, он же мастерская, он же – кладовая для всякой всячины и даже оружейка – Круглов охотником не был, но поддался общему уральскому увлечению и приобрел себе дорогую австрийскую двустволку двенадцатого калибра.

Николай провел в гараже больше часа. Оттуда его извлек все тот же Степан, всерьез испугавшийся, что оглушенный несчастьем Круглов может свести счеты с жизнью.

Однако Николай Владленович был вполне в форме. И даже одет нормально – в машине оказались запасные, вполне приличные куртка и джинсы.

Вот только планы его ответных действий существенно изменились. Если вчера он планировал начать с полета в Москву и вызова в город представителей независимой – и очень известной – аудиторской компании, то сейчас позвонил бывшему комсомольцу и попросил повторить вчерашнюю встречу в свете произошедших событий. Тот не отказался, даже выказал сочувствие и сожаление. Читалось это так: выжить тебя из города хотели, но жену жечь не планировали.

Круглов пришел в кабинет примерно за час до совещания, сам – без секретарши, которую отпустил на весь день, – вскипятил чайник. Сделал бутерброды и с аппетитом поел.

Партнеры пришли с небольшим запозданием. Их мордовороты-охранники зашли в кабинет перед боссами, обшарили все опытными глазами. И сели тут же, на диван.

– Пусть выйдут, – сказал Круглов. Он был абсолютно спокоен. Лишь темные круги под глазами говорили, что сегодня боец не вполне в форме.

Гости переглянулись. Наконец старший сделал знак, и бодигарды покинули кабинет.

– В общем, мы сожалеем, – сказал молодой. Теперь он сидел не на столе, а, как все, в кресле. – Но дела это не меняет. Хотя мы можем несколько смягчить условия.

Остальные молчанием поддержали коллегу.