Иосиф Гольман - Вера, Надежда, Виктория

– Игорек, а мы еще сюда придем? – нагло поинтересовалась я.

– Запросто, – легко согласился он.

– Когда, завтра? – Я тоже умею брать бычка за рога.

– Нет, – честно отвечает он. – У меня пропуск на понедельник и среду.

– Что, у всех пропуск только на определенный день?

– Нет, – смеется Игорек. – У некоторых – на любой день недели, а также на любой час дня и ночи.

– Ты еще не волшебник, – подытожила я.

– Но учусь активно, – парировал он.

Потом он подвез меня на своем желтом автомобильчике до моего дома. По дороге я Игорька сильно обидела: назвала рычащий движком «Мини Купер» «мини-пукером». Безобидная игра слов, а человек расстроился.

Пришлось дать ему не только завладеть моей ладонью, но и подержать свою на моей коленке. А вот когда он захотел продвинуться дальше, то есть выше, таможня сказала «нет».

Вообще-то Игорек мне нравится. И я сама стремлюсь к продолжению наших наметившихся отношений. Но что-то меня тормознуло. От меня не зависящее. Может, неловкость перед поросенком? Или я еще не готова к переходу в мир акул? Даже таких симпатичных и обходительных.

Поэтому прощались мы так же, как и встретились: не губы в губы, а щечкой к щечке. Игумнов – молодец: почуял сегодняшнюю бесперспективность и ничего не форсировал. Сделал вид, что всем удовлетворен, помахал мне ручкой и скрылся на своем «пукере», остались только дымок от сожженного бензина и эхо от рыка мотора в моих ушах.

Ну вот, соприкоснулась я с долгожданным миром богатства и успеха. Теперь можно и домой, поспать немножко. Из-за новой работенки я слегка отстала в институте. А Береславский на зачете не сделает мне скидку из принципа. Скорее наоборот, добавит гирьку, взвешивая мои недоработки.

Так что завтра будет нелегкий, однако обычный студенческий день: без злобных губернаторов, нахальных союзников и публичных лиц, проплывающих мимо твоего VIP-столика.

Люди Муравьиного Папки не заставили себя ждать. И начали свою партию как-то жестковато.

Они взяли Ефима, когда тот зашел в автосервис узнать насчет замены колес. Взяли в прямом смысле слова: под обе руки, довольно больно их вывернув. Портфель сразу шлепнулся на грязный бетонный пол.

Профессор сначала решил поорать: во-первых, чтобы привлечь внимание, во-вторых, потому что реально испугался. Но потом понял, что и задержавшие его – в форме, и в машину его усаживают раскрашенную, милицейскую. Не то чтобы данное обстоятельство успокоило – оборотней в погонах на просторах родины достаточно, – но когда тебя воруют официально, вряд ли кто из прохожих станет влезать. Хотя (это он уже в милицейском «бобике» додумал) если процесс пойдет, не меняя направления, то народ не только окончательно разъединится с правоохранителями, но и начнет им противостоять. А вот такое развитие уже по-настоящему опасно: Береславский хорошо помнит, что начинают революции романтики, а пользуются ее плодами негодяи.

Привезли Ефима Аркадьевича и в самом деле не в какие-нибудь тайные застенки, а в обычное отделение милиции. Это его несколько успокоило.

Пинком помогли высвободить неспортивное тело из салона и таким же образом, слегка подгоняя, доставили в «обезьянник».

С остановкой у стола дежурного, где у Береславского изъяли оба мобильных телефона, часы и ремень. Требовали также шнурки из ботинок, но суперленивый профессор давно уже не носил обуви, которую каждый раз надо завязывать и развязывать.

Тут, в отделении, испуг прошел окончательно.

Потому что драка началась. И еще потому, что включился некий наблюдатель, оценивающий поведение профессора как бы со стороны. Береславский сразу почувствовал себя актером жанра «экшн» и даже стал себе больше нравиться. Хотя с его склонностью к эгоизму и самолюбованию термин «больше» – малоприменим.

– Я требую адвоката, – строго, но без угрозы произнес Ефим Аркадьевич.

– Щ-щас будет тебе адвокат, – ответил ему дежурный. И показал большой, в рыжих волосах, кулачище.

«Хорошо. Не надо адвоката», – про себя согласился с дежурным профессор и присел на деревянную лавку. На этой же лавке сидела, сильно накренясь, размалеванная и очень пьяная баба лет тридцати пяти. А прямо на полу валялся мужик, то ли избитый, то ли травмированный – все лицо в крови. Но в любом случае нетрезвый. Несмотря на холод, на мужике оказались только брюки и майка, обнажавшая богато разрисованное тело. Это был настоящий бродяга, получивший свои наколки не в тату-салонах, а в тюрьмах и на зонах. И не как украшения, а как знаки отличия – в подобных вещах Ефим Аркадьевич по старой памяти (детство прошло за сто первым километром) еще разбирался. Береславский не к месту подумал, что, если проклинаемая всеми милиция вдруг в одночасье исчезнет, улицы быстро заполонят подобные граждане. И за помощью обратиться уже будет не к кому.