Иосиф Гольман - Вера, Надежда, Виктория

Через несколько минут лечебный состав делал свое дело, и стерженьки столь же безболезненно удалялись из носа пациента.

Вот теперь Береславский задышал.

Ватки мощно раскачивались перед его ноздрями, и он явно испытывал чувство глубокого удовлетворения. Только такой же сопливый мог его понять: раз – и нет осточертевшего насморка.

Разумеется, победа эта не была окончательной. Но давала сладостное отдохновение. И, по словам Бабули, при правильном и постоянном применении гарантировала пациента от отитов и прочих крайне неприятных осложнений.

– Ух, спасибо вам! – расчувствовался, уходя, мой препод и даже ручку Вере Ивановне поцеловал.

Вот ведь подхалим! Я уверена: не за то, что она насморк ему облегчила. А за то, что вняла его мольбам и не стала мазать ему горло вторым своим чудесным снадобьем. Меня вот никогда не отпускали без этого. Если насморк – железные палки в нос и шпатель с вонючей гадостью в горло.

Неужели она тоже подпала под влияние этого ужасного человека?

Место было неофициальное, однако чужие отсутствовали по определению.

Жаль, на террасе уже не посидеть. Река хоть пока и не встала, но в прямом смысле слова дышала холодом. Вода казалась черной. Если летом в ней спасались от окаянной жары, то сейчас только совсем безбашенный хлопец рискнул бы погрузить в нее свое тело.

Еще одно отличие от лета: полностью исчезли крошечные прогулочные катера и белые пассажирские теплоходы. Баржи пока шли, влекомые небольшими, но мощными буксирами. Ну и сухогрузы «река-море», которые теперь, по предзимнему штормовому времени, в морские акватории уже вряд ли выйдут. Впрочем, и им скоро в затоны, до следующей навигации.

Да, хорошо было летом на террасе! Однако и внутри заведения тоже неплохо. Не так, как на свежем волжском воздухе, но панорамные окна перспективу не скрывали. Особенно если, как сегодня, зал был практически пустым.

Эх, посидеть бы здесь часок-другой, да не по делам беспокойным, а просто с хорошей подругой или другом!

К сожалению, Михаил Иванович Синегоров давно уже был лишен такого простого человеческого удовольствия.

Во-первых, потому, что лет пятнадцать, как стал публичной фигурой, государственным, можно сказать, деятелем – а значит, какое уединение? Разве что где-нибудь в Доминикане. Во-вторых (и об этом думать было еще менее приятно), рост его личного благосостояния и значимости как-то подозрительно коррелировал с уменьшением количества личных друзей.

Нет, желающих прийти на день рождения, да еще с ценным подарком, становилось лишь больше. А вот тех, кого ему действительно хотелось на этих днях рождения видеть, – все меньше.

Ну да ладно. Пора начинать.

– Все в сборе? – спросил Синегоров.

Мог бы и не спрашивать. Кто ж к нему опоздает?

За столом сидели четверо мужчин. Старшему – около шестидесяти, младшему – не сильно за тридцать.

Они не были связаны родственными узами, но тем не менее сходство улавливалось сразу. И дело даже не в официальных, одинаково дорогих и одинаково темно-синих костюмах, а в чем-то еще, гораздо менее видимом. Назовем это принадлежностью к власти. К элите. К тем, кто своими усилиями и определяет ход истории в этой стране.

Как определяет – уже другой вопрос.

Никто, кстати, не заказывал официантам еду и напитки. Место встречи было традиционным, и вкусы по крайней мере двух мужчин метрдотелю известны. Ну а двое примкнувших с радостью будут есть то, что дадут. Благо заставлять себя с такими припасами и такими поварами вряд ли кому придется.

Рыбка на столе уже имелась всякая, большей частью из этой же реки, что текла в пятидесяти метрах от компании. И соленая, и копченая, и – совсем недавно пойманная – в великолепной ухе. Но до ухи пока не дошли.

Официант успел только разлить по первенькой.

Ледяная водочка – тоже местного производства, все умела производить древняя земля – уютно угнездилась в маленьких граненых стаканчиках, покрыв их аппетитной испариной.

Любимая закуска губернатора была сколь простой, столь же и чудесной: селедочка, в меру соленная, горячая, исходящая ароматным паром картошечка с укропом; лучок – как зеленый, перьевой, так и кружками нарезанный репчатый. Но не белый, а фиолетовый, сладкий. Губернатор был сладкоежка, не любил острое и горькое.

Водка, конечно, тоже не мед – но тут уж ничего не изменишь.

– Ну, с богом, друзья! – поднял свою чарку Синегоров.