Роман Сенчин - Московские тени

Но сейчас желание узнать ту, которой нужно платить за близость не цветами, не веселостью, не дорогим ужином, а просто деньгами, хотя бы услышать, как она говорит, как по телефону обсуждает условия близости, стало непреодолимым. Всё остальное казалось глупым и неинтересным, и даже она – любимая, единственная, – не занимала; точнее, мысли о ней были уже какими-то второстепенными, неострыми, – то ли вчерашними, то ли завтрашними. Теперь же хотелось одного – позвонить и сказать что-нибудь вроде: «Я прочитал объявление в журнале «Знакомства». Что вы можете предложить?» И пусть эта, со светло-русыми волосами, себя рекламирует. А он будет слушать и задавать еще вопросы.

Ну а что?.. Вот и занятие, выход. Какое-никакое, но времяпрепровождение. Возьмет, действительно, шаурмы, бутылок пять пива, сядет в кресло и будет звонить. Как их там обычно зовут? Кристина, Снежана, Мила, Алиса, Эльвира… Да, постебается. Поиграет. Так и пройдет вечер. А завтра всё будет нормально, завтра будет, как и вчера. Пускай она спокойно нянчится с бабушкой или решает другие проблемы. Пускай…

И, забыв купить пиво и шаурму, Андрей быстро пошел в сторону двора, где лежала в урне пачка яркой макулатуры. В том числе – и журнал «Знакомства».

– Ну хватит бродить, давай здесь сядем. Никита!

Услышав свое имя, он привычно, но для окружающих незаметно, поморщился… В детстве имя было редким и потому очень удобным для выдумывания дразнилок: в садике ему обычно кричали «Никитка – битка», «Никита – сита», в школе – «Никита, Никита – рожа вся разбита». А потом имя стало модным и то и дело звучало на улице. «Никита, сколько можно звать? Ну-ка быстро пошли!» Он машинально оборачивался на голос и видел женщину, которая звала сыночка лет четырех. Тоже Никиту. И становилось неприятно, словно это действительно накричали на него…

А в последнее время он был вынужден пять дней в неделю носить на лацкане пиджака или на белоснежной рубашке бейджик со своим именем. Иногда забывал про этот значок, расслаблялся, но подходил кто-нибудь из покупателей, в основном это были, как назло, молодые интересные женщины, и, будто знакомого, а точнее слугу, спрашивали: «Никита, что вы посоветуете купить для моего молодого человека? У него повышение, хочется сделать подарок». Или такое, как ему казалось, явно издевательское: «Знаете, Никита, мы собираемся на Тенерифе с другом. Как считаете, плавки ему купить, это уместно? В смысле, чтоб я купила по своему вкусу?» И, естественно, он советовал, убеждал, приводил примеры, чтобы развеять сомнения: такой-то галстук носит такой-то знаменитый человек, а такие-то плавки, «по секрету!», недавно купил такой-то. В этом и заключалась его работа, за это ему платили. Но в душе он ненавидел клиенток за фамильярный тон, за Тенерифе и Луксор, а главным образом за «Никиту». Будто щипали его же именем, смеялись… Ему нравилась фамилия – обычная, нейтральная – «Сергеев». Но на бейджике стояло только имя…

Он вернулся туда, где уже устраивалась жена с детьми. Сбросил рюкзак с плеча, вздохнул измученно:

– Даже на Клязьму съездить проблемой стало. – Рухнул задом на мягкое, новенькое сиденье.

Жена на этот раз смолчала; она подчеркнуто заботливо и торопливо расстегивала куртку на сыне. Молчаливо и нервно. Но, сняв шапку и поворошив волосы, тоже нашла повод заворчать:

– Господи, испарился весь. Что за погода? И солнце, и ветер ледяной… И едем…

– Хм! Сама же решила! – с готовностью возмутился Сергеев; почему-то хотелось переругиваться еще и еще, так как-нибудь вяловато бросать жене слегка обидное и получать в ответ такое же. Но она неожиданно подобревшим голосом предложила:

– Может, пива достанешь? Пить очень хочется.

– И ципсики! – подскочил сын. – Ципсики мне!

И даже четырехмесячная Дарья одобрительно загугукала в своем кенгурушнике.

– Саша, – строго сказала жена, – я просила тебя голос не ломать! Говори правильно. Стыдно уже, в школу ведь скоро!..

– Ладно, давайте. – Сергеев стал распускать молнию на рюкзаке.

Из-за тяжелой беременности жены, рождения Дарьи они всю весну и лето пробыли в городе. Да и до этого вот так, всей семьей, давненько никуда не выбирались. Даже в парке с детьми гуляли порознь – то он, то жена. И потому, наверное, с непривычки или, действительно, погода так влияла, было нехорошо. Муторно. Сиденье казалось каким-то не таким; никак не удавалось найти удобного положения, воздуха мало, в голове давило и пульсировало, будто там, под черепом, ныл зуб, глаза слезились, верхние веки щипало, постоянно моргалось… Хотелось потягиваться, кряхтеть и – лечь. Сделать так, чтобы всё, что мешает быть легким и бодрым, живым, взяло и исчезло.