Вардван Варжапетян - Пазл-мазл. Записки гроссмейстера

– Вениамин Яковлевич, а что вы делаете после обеда?

– А что надо делать после обеда?

– Гулять в лесу, дышать воздухом.

Дней десять мы так и дышали. Он мне много чего рассказал: был арестован по личному указанию Сталина как агент сионизма и пособник «врачей-вредителей»; после смерти Сталина его восстановили в партийных рядах, наградах, генеральском звании. Через несколько месяцев опять арестовали, уже как пособника Берии. Снова тюрьма. В 57-м освободили. Интересуется космологией. Оттиск одной публикации подарил мне на память: «Диалектика бытия небесных тел». Конечно, я не удержался, спросил, знаком ли он с гипотезой Лапласа об образовании Солнечной системы? Да, знаком. Изучил и лапласовский «Трактат о небесной механике», все пять томов. Тут уж я сел в лужу: трактата не читал. А Райхман читал. Вот тебе и сын ремесленника, и образование получил в двухклассной школе, наверняка в местечке.

Это от Леонида Федоровича я узнал, что сын сестры Гитлера попал в плен под Сталинградом. Сестра кинулась к фюреру, но тот резко ответил: для него все немецкие солдаты равны. А ведь вполне можно было обменять сына Сталина на племянника Гитлера. Да их самих тоже.

А вдруг у фюрера был еще племянник или даже незаконный сынок, и это с ним я стыкнулся в Глыбинской пуще?

Не знаю. И уж точно никогда не узнаю. Хотя много лет бился узнать. Ведь должен быть ответ! Лаплас высказал изумительной красоты мысль, которую я назвал «принцип Лапласа» – переменчивость по закону функциональной зависимости: «Ничто не происходит без причины. Эта аксиома имеет универсальное применение. Если бы какой-либо гениальный ра зум знал все силы, действующие в настоящий момент в природе, и знал взаимосвязь существ, из которой состоит природа, и если бы этот разум мог охватить все это в такой степени, чтобы все эти данные подвергнуть математическому анализу, тогда он смог бы представить в одной формуле движение самых крупных небесных светил и самых маленьких частиц».

В сущности, это то уравнение, которое Всевышний написал на доске Эйнштейну.

Возможно, будущий гений откует такое уравнение, которое как железными лапами якоря соединит механику Ньютона, математику Лобачевского, физику Эйнштейна, космогонию Фридмана – Леметра и объяснит все всем . Но я не доживу. Да и не интересно. Все равно что-то в остатке останется, хоть до тысячного знака после запятой высчитывай… все равно, а это ничтожно малая величина может перевесить всю махину. Так уж устроены весы судьбы.

Не будет ни уравнения Балабана, ни формулы Балабана. Останется только «ход Балабана», да и тот неизбежно ведущий к проигрышу, как ни кинь. Что ж, отрицательный результат тоже не всякой голове дается.

Встал. Не резко. Теперь обуться. Низко не нагибаться. Торбочка. Мобильник. Инвалидное удостоверение. Пенсионное. Деньги. Ключи.

А может, не надо? Вот устроишь себе завороток кишок, никакой Юдин тебе не поможет, разбираться в твоих кишках не станет. Подохнешь как собака. Надо же, что выдумал: в такую жару черняшка, селедка, водка! Собаки и те высунули языки от жары. Полно им еды добрые люди принесли, а они и не смотрят. Нам бы тогда такую!

Три нищих под козырьком входа в метро. Перегарище! Поджечь, так получится ацетиленовая горелка. У одного глаз заплыл, у второго губы раздуло, у третьего ухо кровяной коркой запеклось. Тянут руки грязней асфальта. А в пяти шагах от них валяются монеты: пять рублей, две двухрублевые, одна рублевая. Не берут. Лень жопу поднять, нагнуться. Надо, чтоб прохожий сам положил рубли в их вонючие руки. А тут в раскисшем асфальте двенадцать рублей (еще же полтинники, гривенники, копейки) – на буханку дарницкого или бородинского.

В гетто буханка была на восьмерых. И не такого! Выпеченного из гороховой муки пополам с соломой, как во времена фараонов. Сколько жизней спасла бы буханка хлеба, достанься она голодающим.

Выбирал я те монеты, выдирал из горячего асфальта, а слезы кап-кап.

Вспомнил, конечно, письмо Кати Сусаниной из Лиозно отцу-фронтовику: «Стираю белье, мою полы, работаю очень много, а кушаю два раза в день, в корыте с Розой и Кларой. Так зовут хозяйских свиней. Так приказал барон. Я очень боюсь Клару. Она мне раз откусила пальчик, когда я из корыта доставала картошку. И я теперь стараюсь кушать последней, когда покушают Роза и Клара».

Даже московские собаки не смотрят на жареную картошку, колбасу, недоеденный гамбургер, как попрошайки-ханы ги не смотрят на потерянные монеты.