Вардван Варжапетян - Пазл-мазл. Записки гроссмейстера

– Сейчас я покажу вам фотографии. Прошу быть очень сосредоточенным.

Тоже пять фоток 6x9, только с зазубренными краями. Мой – первый. Но нет ощущения, что здесь он выше остальных.

Немец обкусывает перламутровый ноготь мизинца. Я стыдливо прячу под стол свои ногти.

– Что у вас здесь... – средним пальцем, как резиновым молоточком, штандартенфюрер (или кто он там) постукивает по своему лбу, потом по фотографии, – осталось от этого человека?

А что в моей еврейской голове могло остаться? Копф – точно голова. Второе не точно: штайн… кайн… айн… Не разобрал. Одно знаю – тот хотел убить меня. Вы же для того и пришли – истребить всех евреев.

В принципе нерешаемая задача. Как с квадратурой круга. Немцы, у вас же были великие математики, но вы поверили фюреру, а не им. А мы, евреи, не поверили нашим пророкам. Мы не верили, что вы решитесь на такое безумие – истреблять евреев, как крыс. Даже в 1944-м не верили!

После войны я прочитаю, как в маленький чистенький румынский городок Сигет добрался чудом спасшийся из Биркенау кладбищенский сторож. Стучал в двери, кричал: «Я вижу огонь! Они жгут людей в печах, как дрова!» Но ему никто не поверил: что взять с сумасшедшего? И те умники дождались, что их, как баранов, пригнали в Освенцим, и погнали в преисподнюю, и они увидели багровый дым крематория и огонь, а евреи Освенцима им плевали в глаза, расцарапывали им лица: «Сволочи! Неужели вы не знали? Вы не могли не знать! Почему же вы не поверили?»

Люди, почему вы не поверили горевшим в огне?

Наша соседка, жена зубного техника Шмаля, тоже так думала: «Ну, немцы... Они что, не люди? Культурная нация. У них даже в окопах кроватки с простынками. На завтрак шоколад. Откупимся. Или Абраша обменяет меня на немецких пленных».

Абрама Шмаля сожгли в Биркенау. А Сарру, жену его, зарубил топором полицай.

У меня хватило ума поверить. Поэтому я убил того, кто пришел убить меня. Я так и ответил гестаповцу. Что в моей голове осталось? То самое и осталось.

На следующий день водовоз Фарион на фургоне привез женщинам долгожданную микву . Сам Ихл-Михл вышел из новой штабной землянки его встречать. Что-то спросил. Фарион кивнул. Командир ему целую пачку махорки. Ого!

– А микву куда сгрузить?

– Сперва покажи, что в микве.

Миква – это для наших женщин, вроде большой бочки для омовения.

Реб Наумчик замучил командира. Все уже знают: кто про что, а ребе – про микву. А ему житья не дает Малка. Он слушается жену, как маму. Попробуй не послушаться, если ее фамилия Лихтенштейн и в ее роду двенадцать поколений раввинов.

– Один раз жена попросила тебя сделать ей уважение: попросить у Куличника микву для женщин. И что? Пулемет достать – это вы можете. Для Доры Большой крепдешин – хоть целый отрез из Лодзи! Я же прошу маленькую миквачку, чтобы еврейке было куда окунуться.

Это я долго рассказываю, а прошла-то всего минута: из Фарионовой кибитки, как в фокусе Кио, медленно выбрался с какой-то стеклянной осторожностью наш партизанский хирург Юлий Иосифович Цесарский. Живой. За ним Берл и Идл, тоже оба живые.

И я заплакал. Я же не выполнил приказ – не поверил гестапо. А Ихл-Михл поверил. Берл с Идлом поверили. Отдали себя в заложники, пока фашист с золотым значком не вернется в Ровно. Ту еще разыграли партию. А я оказался в «сортире». Вот тебе и знаменитый шашист!

Ясно, что ничего не ясно.

Да, чуть не забыл... Еще темно-синяя записная книжка, обложка гибкая. Ежедневник на 1942 год. Отпечатано в Дрездене. В конце: гимн Германии («Deutschland, Deutschland über alles»), календарь праздников, долгота дня, нацистские ордена, значки, эмблемы. На титульном листе, в верхнем углу фиолетовыми чернилами, старательно, как по чистописанию, прописная «А».

Книжечка была в нагрудном кармане комбинезона того парашютиста.

Почему я не сдал ее Куличнику? Чего испугался? Ведь чего-то тогда испугался... Или просто оставил на память? Чтоб самому в ней записывать? Чем? Вспомни, чем дети писали в нашем партизанском хедере: угольками на бересте, мелом из обожженного известняка на закопченной фанере. На всех две ручки, один химический карандаш, огрызки карандашей, простых и цветных. Да и что мне записывать? Вшей, крыс, поносы, сколько собрал орехов и грибов для Иды, сколько раз сбегал к Доре Большой? На какой день придется самый длинный для всех евреев день Йом Кипур , когда нельзя есть и пить, когда Всевышний запишет все твои, Вениамин Балабан, грехи за истекший год? Так я без записной книжки знаю: в 42-м году Судный день пришелся на 21 сентября. А Господь обходится без чернил и бумаги.