Эдгар Вулгаков - Течение времени

– Димыч, поговорили о ней, и у меня опять сердце сжалось. Ведь она всегда была во мне, всегда. Но что-то мешало, что?

В тот же день Алеша позвонил Леночке в больницу.

– Лаврентьева на операции. Позвоните через час. Что-нибудь передать?

– Спасибо, нет. Позвоню через час.

«Позвоню через час… А что, собственно, я скажу? Приглашать отдыхать? Может быть, вместе с моими родителями, не предупредив их об этом? Как они на это посмотрят? Если я хотел пригласить кого-то из своих приятельниц, то почему не Надюшку, или Ольгу, или Валю, или… еще кого-то, не знаю кого, кто у нас бывает дома в последнее время. Все они чудесные, замечательные, мы славно проведем время… А если Леночка подумает, что за этим приглашением следует нечто большее, что же я ей скажу, что? Лично мне и так хорошо. А потом, выступление Черчилля… Холодная война набирает обороты. Какая там семья, дети? Невозможно, даже легкомысленно».

Через час он все-таки позвонил:

– Леночка, привет! Как дела, как операция? Значит, ты свободна? Тогда я еду к тебе и буду ждать в вестибюле, договорились.

И Алеша поехал в больницу. «Итак, о чем я буду говорить: поехали отдыхать, без всяких там разных мыслей. Нет, так нельзя. Тем более Димычу кажется, что она ко мне что-то там питает. Ну а если положа руку на сердце – а как может быть по-иному? Леночка мне нравилась с мальчишеских лет, всегда. Только война и институт, и наши девочки нас разъединили. А кто-то еще говорил: годы, годы, была на войне. Ну и что? Она там была в своем коллективе, за операционным столом, под началом профессора-полковника, которого звали, кажется, Александр Илларионович. Профессор относился к Леночке как к дочери, оберегая от мужских ухаживаний. Годы? Какие там годы, она сейчас спортивнее многих наших девочек: гибкая, стройная, интересная, и умница. Только губки красит, и все, и никаких колец или цепочек. Отличный собеседник, много читает, и мы с ней встречались на литературных вечерах, пока их не прикрыли. Она там бывала одна и одна уходила, а я провожал других. Вообще-то поступал по-свински. Как я мог? Но меня тогда волновали другие, разные».

Одно время Алеша встречался с художницей Нонной. Она отлично рисовала карикатуры и любила изображать Алешу в разных жизненных ситуациях, но обязательно с книгой в руке: и на эскалаторе метро, торчащим над всеми пассажирами, и зацепившимся за поручень трамвая, и даже стоящим под водосточной трубой: вода хлещет на Алешу, а он так увлечен чтением, что не обращает внимания на поток воды.

Они вместе ходили в консерваторию, на вечера. Нонна никогда не расставалась с альбомом, у нее очень удачно получались карикатуры на выступающих. Некоторым посылала карикатуры, вырывая из альбома. «Зачем?» – поинтересовался Алеша. – «Пропадет, хорошая работа. А может быть, оригиналу понравится, и он на мне женится, а?» – и рассмеялась. Но здесь, как понял Алеша впоследствии, хотя и догадывался об этом раньше, была тактика, впрочем, бери выше, стратегия, был дальний прицел. В конце концов, стратегия не подвела: один маститый художник преклонного возраста поменял свою старушку-жену на Нонну – интересную высокую блондинку с голубыми глазами. Алеша давно установил для себя границу их взаимоотношений, так как по своей натуре она львица и охотник: ей нужен был уже состоявшийся человек, так сказать, с положением. Но он, Алеша, ни на что и не претендовал. С ней было скучно. Нонну можно было привести куда-то, дать ей покрасоваться, а окружающим – получить удовольствие от ее лицезрения, но не более того.

В консерватории тоже были знакомства, и не только шапочные. Были там ох какие!.. и музыкантши, и прочие. Бывала там зеленоглазая Наташа, родственница Леночки, тоже, как правило, одна, реже с подругой. А зачем, собственно, они ему нужны? В последнее время чаще ходил один, иногда с Машенькой. Как она слушала музыку! При кульминации сжимала его ладонь или прижималась к нему насколько возможно, а потом так мило извинялась и краснела. Отношения у нас были чисто дружеские: целовал в щечку, провожал до троллейбуса или, если были деньги, оплачивал такси. Иногда в консерватории видел Леночку, одну, и, даже когда сам тоже был один, не ждал ее у выхода. Домой обычно шел пешком, полный музыки, боясь растерять в разговоре звуки симфонии.

В то время сердце его было свободно – он медленно плыл по течению времени.

– Леночка, привет, мы с тобой уже давно не встречались. Ты все такая же скромная докторша, погруженная в себя, так?