Ромен Гари - Грустные клоуны

— О'кей.

Не задерживаясь в баре, он рассовал деньги по карманам и вошел в казино. Вилли вдруг вспомнил, что сказал ему портье в отеле: этим вечером в казино проводится бал «Веглион» — самый большой бал-маскарад года. Может быть, здесь будет Энн в карнавальном костюме, и, может быть, ему удастся приблизиться к ней и прошептать «я тебя люблю», оставаясь при этом не узнанным. У него не было пригласительного билета, но его с готовностью пропустили на бал Масок, оказав знаки внимания, на которые мог рассчитывать человек, выглядевший, как Вилли Боше. Люстры придавали залам искрящееся величие воздушного праздника. Вилли бродил из зала в зал, но Энн нигде не было, она не пришла, хотя это был последний бал сезона. Оркестр играл только вальсы, и каждый раз, заслышав звуки музыки, ему казалось, будто Энн отказала ему в танце. В конце концов, Вилли направился к выходу. Он подоспел к самому разгару конфликта: контролер не пускал на бал господина, одетого в костюм кюре.

— Я не могу вас пропустить в таком виде. Вы прекрасно знаете, что допустимы только приемлемые маскарадные костюмы. Мы не можем шокировать людей.

— Но это вовсе не маскарадный костюм, — запротестовал священник.

Он выглядел честным человеком, который желает только одного — быть понятым окружающими.

— Я настоящий кюре из Жиана — деревни, что на Большом Карнизе, выше Сент-Анэ. Я специально приехал, чтобы немного потанцевать.

Оторопевшие люди в растерянности смотрели на него. Даже неверующие испытывали такое чувство, будто им нанесли удар ниже пояса. Каждый смутно воспринимал это как личное оскорбление. Дело не в религии, раздавался ропот. Дело в том, что каждая вещь должна находиться на своем месте, на том, которое ей отведено. Люди переставали понимать, кто есть кто, и это отрицательно сказывалось на моральных устоях. Отныне ни на что нельзя было рассчитывать, вот так.

— Послушайте, сударь, — продолжал умолять контролера кюре, — пропустите меня. Я не в маскарадном костюме — я просто пытаюсь дискредитировать себя.

Вилли почувствовал в себе восхитительную легкость: добряк кюре позволил ему сбросить с души по меньшей мере сотню килограммов.

— Не можете же вы вечно продолжать проповедовать ваш антиклерикализм! — негодовал кюре.

Он начинал скандалить, грозил написать своему епископу и, в целом, вел себя так, словно хотел растоптать все святое и впутать всех в некрасивую историю. Вилли почувствовал себя лучше: у него появилось впечатление, будто он нашел себе партнера. Он подмигнул кюре, и тот ответил ему тем же. Люди чувствовали себя не в своей тарелке: они впервые видели, чтобы кюре подмигивал с таким вызывающим видом, это было ужасно. Они теряли ощущение безопасности.

— Не обращайте на него внимания, — сказал Вилли. — В такое состояние его привели романисты-католики. Кого вы все-таки изображаете, старина? Грэхэма Грина? Мориака? Достоевского?

— Так, значит, вы меня не пускаете? — орал кюре. — Предупреждаю, если вы не пустите меня станцевать вальс, я натворю бед. Я пойду предаваться пороку со шлюхами. Я нажрусь дерьма! Будете у меня знать!

Люди были в ужасе. Наверное, было бы все же лучше пустить его станцевать вальс. Тем самым можно было еще спасти какие-то приличия. Все страдали молча, особенно представители свободных профессий. С их точки зрения, речь, действительно, шла об уважении к человеческой личности. Им казалось, что они теряют лицо. Вилли внимательно посмотрел на кюре, желая убедиться, не Бебдерн ли это в новом обличье, но нет, этого человека он видел впервые. А это доказывало, что сопротивление крепнет. Люди больше не желали молчать, когда с них заживо сдирали кожу… Борьба за честь набирала обороты. Очевидно, было немало таких несчастных, для кого карнавал стал отдушиной, в которую они могли просунуть голову, чтобы вдохнуть чистый воздух, прежде чем вернуться в привычную затхлую атмосферу. Они исполняли маленький пируэт и три шажка, затем поднимали хай, с помощью шутовства освобождались от тяжести мира, а потом возвращались туда, откуда пришли. Вилли рассматривал кюре — фальшивого или настоящего — с легкой иронией, или, скорее, с чрезмерной серьезностью, свойственной профессионалам в отношениях с любителями. Он повел его в кафе выпить по стаканчику. К удивлению Вилли, едва устроившись за столом, кюре — фальшивый или настоящий — достал из кармана спичечный коробок, чиркнул спичкой, потом затушил ее и, поднеся к носу, с мечтательным видом шумно втянул в себя воздух.