Ромен Гари - Дальше ваш билет недействителен

Она открыла мне сама. Еще без пуделька, прижатого к груди. Утром не так нуждаются в привязанности. Она не поздоровалась со мной, не открыла полностью дверь, не пригласила войти.

— Ты мне нужна, Лили Марлен.

У нее был взгляд, как из небьющегося стекла.

— Знаю.

Я вскинул голову:

— Откуда?

— На картах выпало, вчера вечером. Червонный король та. валет пик… И дама треф посредине.

— И что это значит?

— Что старая бандерша всегда кому-то нужна.

— Ты несправедлива.

— К Лили Марлен никогда не приходят просто по дружбе.

Я почувствовал, как что-то шевелится у моих ног. Она наклонилась, подняла пуделька и стала его гладить. Строго смотрела на меня.

— Ты единственный мужчина, которого я когда-либо уважала, — сказала она. — Но ты плохо постарел. Остался молодым. Мужчины всегда плохо стареют, когда остаются молодыми… Я не могу принять тебя здесь.

— Это важно…

— Не здесь. Буду ждать тебя дома, через два часа. Тем временем позвоню, чтобы меня подменили. Вот адрес.

Она написала.

— Не надо, чтобы тебя здесь видели. Одного раза достаточно.

Я взял такси. Подождал два часа в кафе, чувствуя себя, словно во времена подполья. Я хочу сказать этим, что не испытывал никакого колебания, никакого сомнения, все было решено и ясно: я знал, что ничего другого не остается.

Был полдень, когда я покинул наконец кафе и вошел в дом на авеню Клебер. На двери табличка: г-жа Льюис Стоун. Она вышла замуж за какого-то американского солдата в сорок пятом.

Дверь открылась раньше, чем я позвонил. Должно быть, она поджидала меня у окна.

— Тут прислуга. Входи.

На полке стояла уменьшенная модель автомобиля «испано суиза», а на стенах висели фотографии довоенных кинозвезд. Старый граммофон, афиша Иветты Жильбер и портрет Жана Габена в форме легионера. Грезы тридцатых…

Лицо Лили Марлен умело многое скрывать, а шторы были опущены. Может, я ошибся, заметив там какой-то насмешливый отсвет, а может, она и в самом деле считала, что я не уберегся от низости. Она села в одно из тех кресел с жесткой спинкой, назначение которых — прямота.

— Ну, говори. На тебя тяжело смотреть.

— Мне надо избавиться от одного человека.

Рука, гладившая белую шерсть пуделька, на миг задержалась, затем возобновила свое движение взад-вперед.

— Я объясню…

— Меня это не интересует. Раз об этом просишь ты…

— Это прошу я, Лили Марлен.

Она не спускала с меня глаз.

— Только я хочу быть уверена, что это исходит от тебя, а не от кого-то другого.

— Я тебе никогда не лгал и начинать не собираюсь.

— Ты меня не понял. Я хочу быть уверена, что ты — это еще ты. Тот, кого я знала…

Я промолчал.

— Как раз об этом и речь. Я в опасности.

— Шантаж? Слишком далеко зашел с женщинами? Фото? Это не из любопытства, а чтобы помочь тебе.

— Вопрос страховки, — сказал я.

Она едва заметно пожала плечами:

— Как хочешь. Кого надо пришить?

— Меня.

Она застыла. Это было не удивление, а что-то другое. Думаю, это была дружба.

— Надо помочь мне, Лили Марлен.

Она молчала. Смотрела на меня так, будто не видела. Это были глаза памяти.

— Когда-то мы вместе проделали часть пути, — сказала она.

Это было не волнение. Это было лишь еще несколько былинок, уносимых ветром.

— Будет тяжело. Но, в конце концов, раз тебе так надо…

— Я говорил о страховке. Хочу застраховаться от себя самого.

Она погладила пуделя и улыбнулась:

— Я знаю. Знаю его.

Я не понимал, что она хочет этим сказать.

— Он приходил ко мне, твой тип. Антонио. Антонио Монтойя, андалусец. Я его использую время от времени. Он мне говорил о тебе.

— Но как…

Я вжался в свой гардероб, пытаясь вновь обрести мужское лицо. Не осмеливался поднять глаза.

— Ладно, чего там, ты ему дал свой адрес, давал деньги, он же не дурак… Сначала это его сбило с толку, он ничего не понимал… Ты нагнал на него страху. А он из тех мужиков, которые, если чего не понимают, боятся… Поскольку он никого в этом ремесле, кроме меня, не знал, то, разумеется, пришел поговорить…

— Я не могу так жить, — сказал я, — вот и все. Найди мне кого-нибудь, и побыстрее.

— Это приказ? Как раньше?

— Приказ. Как раньше.

Она встала:

— Взгляни-ка.

Она пошла в угол гостиной. Там, на подставке под стеклянным колпаком, красовалась большая шляпа, черно-желтая, будто оса.

— Узнаешь?

Шляпу насквозь пронзала длинная булавка…

— Я этой штукой проткнула двадцать девять, — сказала она. — Знаешь, что у меня однажды Мафар спросил? Тот, который мне их подсовывал? Он меня спросил, протыкаю ли я их до или после…