Ромен Гари - Дальше ваш билет недействителен

Порой мне делали предложения. Девушка, парень… Редко. У меня метр восемьдесят пять и уверенная улыбка, в которой всего хватает. Однажды какой-то человек положил мне руку на плечо:

— Оружие хочешь купить? У меня все есть, что надо. Даже автомат.

Я сказал: нет, спасибо, не сейчас. Но был вполне доволен, что у меня такой вид.

Я мечтал совершить с Лорой большое путешествие. Поехать куда-нибудь очень далеко, как можно дальше от наших привычек и предрассудков, в такой уголок мира, который поменял бы нам дорожные карты и рекомендованные маршруты. Искушение бежать, сев на самолет, уже давно составляет часть наших весьма тщательно составленных психологических программ, но не думаю, что это мой случай. Нет, то был, скорее, вопрос… взглядов. Мне нужны были вокруг себя взгляды, для которых я был бы совершенно чужим, то есть непонятным. Малийский пастух, индеец с Анд смотрели бы на меня, что бы я ни делал, как на диковинного зверя. Какое бы суждение они ни составили обо мне, там всегда оказалось бы гораздо больше непонимания, чем презрительной уверенности.

Тем не менее я и думать не мог покинуть Францию прежде, чем улажу свои дела, и вот как-то раз, ожидая возможности увезти Лору в большое путешествие, я пригласил ее отправиться вместе со мной в этот квартал Парижа, который так сильно напоминает о других местах и о существовании которого она даже не подозревала.

Я оставил свою машину на улице Ланж, и мы пешком дошли до бульвара. На Лоре была блузка цвета янтаря, белые джинсы и та самая шляпа с луарских берегов. Ее груди и бедра обрисовывались с той очевидностью, которая столь уместна весной в Париже. Мне бы надо было сказать ей, чтобы она оделась иначе, потому что мы направлялись в квартал Гут-д’Ор. Большинство живущих там иностранных рабочих мусульмане и еще слишком привержены своим традициям в отношениях с женским телом, чтобы не воспринять столь красноречивый наряд как вызов или даже приглашение. Но мне было нестерпимо не то, как арабы и чернокожие смотрели на Лору, а то, какие взгляды они бросали на меня. В них было какое-то древнее и насмешливое понимание. Эти взгляды знали и были неопровержимы.

Я взял Лору за локоть:

— Уходим отсюда, быстро.

— Что случилось?

— Это оскорбительно…

— Что это ?

Я спохватился:

— Для них оскорбительно. Это расизм. Мы тут будто зрители.

— Но зачем же ты тогда пришел сюда, Жак?

— Потому что не знал, что они привыкли…

— Ничего не понимаю.

— Ты что, не видишь, как они на тебя смотрят?

— Нет. Впрочем, они скорее на тебя смотрят…

— Вот именно. Привыкли.

— Привыкли к чему? Бога ради, ты можешь мне объяснить, что происходит?

Я остановился:

— Расизм, Знаешь, что это такое?

— Но…

— Расизм, это когда не в счет. Они не в счет. Когда можно делать с ними что угодно, потому что они не такие, как мы . Понимаешь? Они не из наших . Ими не зазорно воспользоваться. Не теряешь своего достоинства, своей «чести». Они так непохожи на нас, что нечего стесняться, не может быть никакого… никакого суждения , вот. Им можно поручить любую грязную работу, потому что в любом случае их суждение о нас как бы не существует, не может замарать… Это и есть расизм.

Она перестала меня слушать и смотрела куда-то через мое плечо. Я обернулся, сжав кулаки. Какой-то североафриканец. Он шел за нами с первых наших шагов по кварталу. Скорее, шел за мной . Его взгляд не оставлял меня ни на секунду. Улыбка тоже. Он предлагал нам свои услуги. Я трахать твой жена, если хочешь. Ты можно смотреть. Я это делать за тебя, если хочешь. Ты ищешь кто-то трахать твой жена, я знаю, понимаю . Он не говорил ничего. Это я, Жак Ренье, так изгалялся. Ему было, наверное, лет тридцать, поджарый, в джинсах, которые чуть не лопались у него на бедрах. Желто-красная шапочка. Здесь он был у себя. Я хочу сказать, во мне . Быть может, он жил этим. Не жены. Мужья. Эксплуатация иностранного пролетариата порой принимает для эксплуатируемых занятные формы. И начиная с того момента, как вы привыкаете быть эксплуатируемым, вам и самим в конце концов перепадает кое-что от эксплуатации. Вы эксплуатируете эксплуатацию.

Я почувствовал на своем плече дружескую руку:

— Ну, ну, месье.

Какой-то негр, накопивший, должно быть, килограммов сто хорошей жизни, дружелюбно встрял между нами. Он только что вышел из ресторана, с физиономией, где все к лучшему в этом лучшем из миров.

— Ну-ка, садитесь ко мне в такси… Не будете же вы бить ему морду в присутствии мадам…