Исаак Дан - Весна

В эти мгновения виденья пришли, чтобы неумолимо унести с собой Спирита. И застали его в сладком забытьи, недопустимо размякшим, уткнувшимся носом в Анину шею. Изумленные и озадаченные, они застыли над широкой кроватью, задетые, оскорбленные. И удалились, не найдя ничего лучшего.

Нельзя сказать, что Спирит так просто проспал заветное время. Он беспокоился, постанывал, сильнее прижимал к себе Аню, морщился, вздрагивал и вот-вот мог бы пробудиться, но волшебная музыка, звеневшая за окнами, убаюкивала его. Она звенела подобно отрывистым нотам клавесина, перекрываемым гудением струн контрабаса. И была бы слишком заунывной, если б с каждым порывом ветра не заглушалась почти до немоты, не поднималась вслед до барабанной дроби. И как бы ни терзался встревоженный Спирит, ему не дано было пробудиться. Не дано было вырваться в сны. Ничто не могло помешать этой музыке.

Это была капель.

**************

Дни и ночи. Ночи и дни. Летели пред Аней. Несли её на своих плечах. Казались одним днём, одной ночью. Нескончаемым хороводом ночей и дней. Всё сильнее спешащим, быстрее вращающимся. День-ночь, день-ночь, ночь-день.

Аня сорвала пожелтевшую, полинялую бумагу, выбросила старый паралон и, когда верилось, что тепло по-настоящему, распахивала окна. Апрель растопил весь снег. Апрель высушил глину. Апрель выметал своими ветрами городской сор. Апрель будил к жизни деревья, и первые почки родились и пухли на них. Апрель высился в прозрачном небе. Звенел в песнях воробьёв. Касался незримыми руками бледных и унылых лиц людей города, и на них рождались редкие улыбки. Робкие. Но мягкие и искренние, ни к кому не обращённые.

Аня выбегала на улицу уже без чулок. Холод мучил икры и поднимался к коленям, но Аня, прикусив губу, повторяла себе, она ни за что не наденет больше чулки. Прохожие, мелькающие на её пути, пока освобождались лишь от грузных одежд. А некоторые, совсем не замечавшие Весны, волокли на себе зимние наряды, но уже не могли не распахивать полы своих пальто и шуб, не вытирать платками катящийся градом пот. Именно они и создавали ненужные заторы у луж, перегородивших тротуары. Задержавшись на секунды, Аня любовалась зеркально-бурой поверхностью лужиц. Множеством ног, отражаемых в ней. Своими обнажёнными икрами. Чудесными новыми туфлями. Кирилл, которого она пока не успела увидеть ни разу, принёс Спириту три пары на выбор, две вызвали бы жгучую радость у Аниных подружек, а у неё ничего, только безразличие, но третья... – наверняка будут не по мне, сжалось Анино сердечко. Но были точно впору.

Новые туфли не тёрли. Аня не чувствовала их на своих ногах. Хотя постоянно куда-то спешила. В эти дни, похожие на один, сменяющие друг друга так, что нельзя было уловить между ними грани.

Троллейбусы и поезда хватали Аню. Тащили вдоль оживших и пробудившихся улиц. По тёмным бесконечным тоннелям. К огромным залам и тесным комнатам. К рядам столов и аркам скамей и парт. К окнам на серых стенах, в которые стучалось бездонное небо. К чужим речам, окликам, вопросам, на которые Аня каким-то образом умудрялась отвечать подобающе. Ведь она их почти не слышала. Если слышала, то не понимала. Но, хотя ей удавалось не выдать это, люди вокруг всё-таки замечали, что с Аней что-то произошло. Глядели на неё во все глаза. С рассеянной удивлённостью. Ей казалось порой, что с завистью.

Но дни неумолимо летели вперед. Несли Аню на своих плечах. Она заскакивала домой иногда. Ненадолго. Что-то искала и приводила в порядок. Временами болтала по телефону. Те, кто совсем недавно, казалось, забыл о ней, теперь звонили разом, куда-то звали, приглашали, расспрашивали. Но Аня была занята. Разговоры утомляли её, хотя она легко щебетала ни о чём и постоянно смеялась. Но потом – не снимала трубки. Это напрасно задерживало.

Они встречались теперь, когда было светло. Аня не боялась, что её могут увидеть вместе со Спиритом, они жадно целовались на глазах у людей. И Джек лаял, метался вокруг, ещё больше привлекая любопытство посторонних. Они бродили подолгу, прощаясь со светом и встречая темноту. А темнота приходила поздно.

Правда, люди, на машинах и пешие, непрестанно стремились им помешать. Преградить путь. Обдать грязью. Брести так близко, чтоб слышать их разговор. Раздражать этим Джека. Идти навстречу и заставлять их распускать объятия. Пялиться на них удивленно, завистливо и даже – отчего же? – со злобой и ненавистью.

В Битце просохли не все тропы, а те, что просохли, заполнились людьми. Старухами, без устали толкующими между собой, бегунами, мамашами с детьми, юнцами с пивом. Дотемна они мельтешили перед Аней, Спиритом и Джеком. А в темноте лёгко было зайти не туда и увязнуть. Дотемна люди торчали в прежде пустынных двориках. С темнотой там появлялись компании. С водкой или с гитарами. Дотемна автомобили и пешеходы сновали по старым московским переулкам. А возвращаться слишком поздно Аня и Спирит не могли. Нужно было успеть до закрытия метро уехать в квартиру Милы.