Исаак Дан - Весна

Он безжалостно рвал связи с людьми. Первоначально вместо разорванных возникали новые, но, чем больше Спирит обретал то, что хотел – инвалидность, избавляющую от обязанности ходить на службу, собственный дом, связи с врачами, влиявшими на его судьбу, тем менее вероятной становилась сама возможность сближения, даже знакомства с другими.

И не было никого, с кем не решил бы порвать?

Были встречи, которые он вспоминает только с теплом. Долгие вечера с Димой, тем самым сельским механиком, с судьбой, поломанной припадками помутненного сознания. Единственным человеком, кому Спирит поведал малую толику того, что услышала Аня, о снах и том, что они значили в его жизни. Единственным, чьи долгие рассказы заставили восхищаться пережитым в яви. Спирит готов был слушать бесконечно. Ночью, когда дежурная смена спала, в сортире, из которого не выветривался дым. Поздним утром, в будни, когда Дима приходил в квартиру родителей. Вечером, в сырой пивной, заполненной испитыми уродцами, как один достойными кисти Гойи и Домье. О рассветах на Камчатке, где Дима служил, о закатах в Мордовии, где сидел после первого приступа, когда в страхе перед мрачными чудовищами боевыми патронами палил по стенам офицерского клуба. О трех днях в приморском южном городе, куда впервые приехал с девушкой, откуда бежал вслед за ней, ошарашенный её рассказом – она теперь заикалась при одном его виде – ночью он крушил стёкла машин, опрокидывал лавочки, валил калитки и не откликался на своё имя. О трех днях в городе, куда по настоянию разгневанного брата, недавно с блеском защитившего первую диссертацию, возвратился, но явку с повинной не приняли в пятницу вечером и пришлось ждать три дня. Три дня бродить по опустевшим по окончании сезона улицам. Сидеть на лавочках. Смотреть на чирикающих воробьёв. Стоять на набережной, упершись руками в парапет и бесконечно вбирать в себя прибой. Следить за скачущими над землею ласточками, за чайками, висящими над морем. Ждать тюрьмы. Не решаясь искать смерти, после того, как так жалко не смог повеситься во время первого срока. Ждать лагеря, не подозревая, что в первый раз по решенью суда попадет в больницу. Переживать каждую минуту, каждую секунду восхода, зенита, заката, спустившейся ночи. Вечные три дня. Спирит не пропускал не единого слова, но забывал о словах, казалось, был своим собеседником, видел то, что случилось с ним. Будто во снах.

Были более краткие столкновения с теми, с кем не отказался бы увидеться вновь. Был скрипач, страдавший смычковым спазмом, испугавшийся санаторного отделения настолько, что его на несколько дней перевели туда, где находился Спирит. С вообще-то несвойственной для него наивностью, он уверял потом, что именно Спирит помог ему избавиться и от страха, и от спазма, хотя дело было в том, что он скрывал ото всех и даже от себя самого один страшный для мальчика эпизод, приключившийся с ним в детстве, и Спирит оказался первым, кому он рассказал о нём. Был безнадежно больной бывший вундеркинд и гордость родителей-математиков, всё ещё пытающийся воссоздать недостроенную Хлебниковым числовую теорию языка, так ясно сложившуюся в его голове во время первого психоза. Группка приблатнённых выродков, заправлявшая тогда в отделении, вздумала травить за что-то этого несчастного, но широкоплечий эпилептик Боря, с огромным лбом, страшный в дисфории, тринадцатый год почти не выходящий из больниц, после того, как изувечил человека, слушался Спирита едва ли не как Бога и наводил на компашку ужас. Последователь Хлебникова, не доверявший прежде никому, открывал Спириту, как пытался принимать наркотики, чтобы привести свой мозг вновь в состояние, когда теория легко, сама собой возникла в нём, с яростью вспоминал, как её вытеснили любовный бред и эротические видения, с тех пор только и приходящие к нему, так и оставшемуся девственником, в каждый новый приступ болезни. Он изумлялся, как тонко Спирит понимал его, называл Спирита своим учителем, хотя чему Спирит мог научить? Он казался собратом по несчастью, Спирит знал, он идёт только к утрате Разума. Но, может быть, туда же вели и сны. Была лаборантка Настя, старшая лаборантка, лаборантом был Спирит под её началом, десять месяцев – рекорд в его трудовой биографии. Она спасала заблудившихся мужчин, спасала своим телом, своими небольшими деньгами, теплом и уютом своего гнездышка в коммуналке, но больше всего своей всё прощающей, никогда не смиряющейся жизнерадостностью. Она спасала их, они её предавали, она спасала новых, но однажды обиды заставили её искать забвения в водке. Настя так и осталась в убеждении, что именно Спирит вытащил её из начинавшегося пьянства, хотя просто ей, как никто другой умевшей слушать, нужно было один раз быть выслушанной самой.