Исаак Дан - Весна

И зашевелился в тесноте и вязкой слизи. Был птенцом, заточённым в яйце, впервые ощутил себя и должен был родиться. Распрямиться, расправиться, познать себя до конца мешал грубый и изношенный панцирь, он его давно перерос. Он почувствовал клюв, которым тянуло раскрошить всё над собой. Он пробудился, будто надежно, по-матерински укрытый, но верный покров тут же обернулся тюрьмой, его следовало разрушить и прорубить себе путь к свободе. Первая обитель на миг была всем Миром, но теперь за стеной оживали звуки Большого Мира, его дыхание.

Но умершая оболочка не хотела выпускать из своего плена, клюв скользил по ней и скатывался в слизь. Хватит ли крепости у сомкнутых роговых губ, чтобы пробить её? Он не думал так, нет, Спирит был лишён возможности думать, но чувствовал, как умирающий от жажды чувствует вкус воды, как перенёсший тяжкий голод находит прелесть простой, пусть и самой обычной пищи.

Удар! Отчаянье! Ещё удар! Жизнь или гибель в известковой клетке? Удар всей появившейся – народившейся – мощью! Само по себе его повлекло куда-то наверх, а может быть вниз, вперёд, но к рождению, к первому вдоху. Может, он был не птенцом, а младенцем, с натугой проходящим родовые пути, гидрой, отрезающей себя от второй, сковывавшей половины. Даже не так! Он был всем Большим Миром, каждую секунду рождающимся, возобновляющим себя, отбрасывающим огрубевшие путы старости и смерти.

Кто стерёг Спирита во время чудесного сна? Он возвратился назад и успел проделать гимнастику как раз к неожиданному приходу папы. Папа опять притащил домой из КБ авральную работу, по привычке высвобождая время, прежде отводимое для ремонта и испытания походного снаряжения, выслуживая незаконно-внеочередной летний отпуск, хотя уже второй год, потрясенные развитием болезни единственного сына, они не отправлялись в свои плаванья. ”Я промучился ночью бессонницей и иду спать”, — буркнул Спирит в ответ на озадаченный и встревоженный взгляд. Аня когда-нибудь засыпала счастливой?

Почти никогда. Чаще Аня смыкала веки и заворачивалась в одеяло, только надеясь проснуться и изведать счастье. Теперь, когда поздней ночью она в темноте едва доплеталась до постели и, забравшись в неё, быстро начинала утрачивать связи с явью, в ней поднималась тревога, будоражимая вопросом, который она весь день отодвигала от себя. Чего же она ждёт от ночных прогулок со Спиритом? Тревога поднималась и тонула в густоте сна.

**************

Милые сердцу Спирита безлюдные проулки были залиты грязью. В Битце свалянный снег напополам смешался с водой, там и сям дорожки позатопляло. Новый путь их ночных прогулок прошёл через Старую Москву.

Чтобы попасть туда, Спирит, когда помогал случай, ловчил, по нескольку раз сажая их в пустые – с двумя-тремя людьми – автобусы. Аня предпочитала добираться пешком, как-бы ни болели потом ноги. Кроме смога, а тогда он был в Москве ещё слаб, её ничего не раздражало. Она втайне радовалась, если с транспортом не везло.

И – они долго шли. Через сырость глухих дворов. В сумерках, закаты приходили всё позже.

Затем пересекали могучие тёмно-синие реки проспектов. Полных огней. Огоньков. Пересветов. Искр. Зуденья машин. Осторожно выдвинувшись из переулка – маленького ручья, питающего поток – Спирит замирал под прикрытием чахлого деревца, столба фонаря, и Аня могла видеть совсем другую ночную жизнь. Пока, осмотревшись, он не тянул её через асфальтовую гладь. В центре только переставали убирать, даже тротуары тут были чисты, но они вновь ныряли в слякоть и мрак.

И дальше, если они не клонились в Замоскворечье, их ждала настоящая река. Мост тревожно дрожал, разгоряченный пролетами редких машин. А внизу — темно-серой водой, сверху мелкая бурая рябь, — вдоль застывшего — к берегу — льда проплывала Москва. Остановиться хотелось Ане, долго смотреть вниз. Но она отрывалась, жалея их. Спирит не любил открытых пространств, а Джек — поводка.

И так они попадали совсем в другой город, забыв о царстве тупоголовых зданий.

Переулки затягивали в себя, один сменялся другим, то в пересеченье, то в продолженье наискосок. По ним, державшие друг друга за руку, Аня и Спирит, и угрюмо ступающий, омрачённый узкими каменными коридорами, Джек двигались неспешно. Меж множества домов. Особняков. Домиков, домишек, флигелей. Рассёкших воздух треугольниками портиков. Величаво нависших роскошных балконов. Уютных балкончиков, едва вмостившихся в сжатые проемы. Ажурных решеток. Отграненных барельефами стен.