Исаак Дан - Весна

Спириту не было нужды заранее уславливаться о встречах. Стрелки, строго отсчитывающие секунды у Ани на руке, делались беспомощными, оставляя её в сомнениях. В Аниной голове никак не могло ложиться, Спирит отыщет её, какое бы время после заката, какое бы направление она ни избрала. Не думай обо мне, иди туда, куда тебе хочется, тогда, когда тебе хочется, лишь бы солнце зашло, ты выйдешь на меня кратчайшей дорогой – учил он её. Выбежав на улицу, Аня начинала сомневаться, что так получится, и думала, сегодня уж точно они разминутся из-за этой проклятой неопределённости. Всякий раз они сталкивались для неё неожиданно.

Всякий раз он повторял ей, нет необходимости предупреждать, если её следующий вечер занят, беспокоиться, если не успела предупредить. Всякий раз на следующую ночь встречал её, как ни в чём ни бывало, с усмешкой – Аня легко научилась различать её по движениям уголков губ – выслушивал торопливые извинения.

Аня привыкала к этому быстро.

Надо сказать, она никогда не была в ладах с крошечными часами, что с утра и до вечера облегали её запястье. Она опаздывала и приходила не вовремя, но и успевая, встраиваясь в установленный часами ритм, она никогда не чувствовала себя вольготно, подгоняемая их неуклонным ходом. Никогда не была безмятежной, помня, стрелки бегут по кругам циферблатов.

Аня любила бродить, забыв направленья, но давно не решалась делать это в Москве. Подобные походы прежде приводили в тупик, к свалкам и высоким оградам, к шоссе, лишённым тротуаров, запруженным машинами, изрыгающими смог.

В короткие минуты перед встречей со Спиритом, она начала забывать о часах. Оставляла их дома. Мама смирилась и уже спокойно засыпала до её возвращенья, Аня дремала днём, не важно – в своей постели или посреди гулких аудиторий. Уже не имело значенья раньше или позже завершится их прогулка. Аня забывала о часах и направленьях. Ей было так привольно шагать, куда вздумается. Не беспокоясь ни о чём.

Ведь, куда бы Аня не шла, рано или поздно ей преграждал дорогу Спирит. Он бросал в воздух свое короткое, отрывистое приветствие. И повелительно протягивал руку. Цепким кошачьим движением. Плавным, у него не было начала и конца. Стремительным, тотчас Анина ладонь оказывалась в его руке. Аня подчинялась его жесту машинально, сама не успевая это заметить. Спирит поворачивался, они пускались в путь.

По улицам, брошенным людьми. По тёмным закоулкам и пустырям. По бликующим освещённым проспектам. Мимо громадин домов. Растворённых полутьмой, потерявших свой грубый контур, и оттого таинственных и величественных. Вдоль рядов фонарей со склоненными шеями. Вдоль зудящих едва – Аня слышала это впервые – вдоль зудящих едва проводов, протянувшихся сквозь город, опутав его, как паучьи сети.

Путь долгий. Бесконечный. Тягучий. Путь, который они проделывали, почти не расцепляя рук.

Почему, обнаружив это или вспомнив потом внезапно, спрашивала у себя Аня. Не странно? При их без того странных отношениях? Не страшно? Не чересчур?

Что могло быть чересчур, после того, что она отправлялась с ним в эти странствия ночью. К концу их прогулок город был абсолютно безлюдным. Они шатались по таким местам, куда не заглядывала и шпана. Её спутник был молчалив, невидимой пропастью отделён от неё и от всего, что их окружало. Их сопровождал, держась, правда, в стороне, громадный и свирепый зверь, больше схожий с волком, чем с собакой. Он почти не приближался к ним, – или к ней? – но, завидев вдали людей, выбегал вперёд и рычал. Никто из редких полуночников не рисковал не уступить им дорогу. Что ещё могло быть чересчур? Рука Спирита так мягко вела её, всегда готовя к поворотам, неожиданным сменам маршрута, оставляя уверенной в темноте, так часто служа опорой. Он подолгу не размыкал век, даже шагая по голому льду или ныряя в проулки, что Ане казалось порой, что он слеп. Что это она ведёт его. Держать её за руку было так естественно.

Но её продолжала беспокоить рука, вверенная Спириту. Она задумывала не отдавать её. Постепенно отучить его, не создавать привычки. Хотя бы единожды она, когда надо, вспомнила о своём решении. Спохватываясь, почему-то не осмеливалась освобождать свою ладошку. Потом злилась на себя на утро, в полусне догоняя убегающее от неё время.

Стоило ли делать из этого проблему? Больше он ни на что претендовал, быть может, пока. В принципе, Аня обычно и не придавала колоссального значенья таким вещам. Если человек не был ей неприятен. Спирит не был ей неприятен. Бывало, раздражало его немое высокомерие, пугали странность, даже вычурность манер – удивительные, будто неподвластные его воле движения, – и неизгладимая печать печали на лице. Но он не был ей неприятен. Отчего её продолжала тревожить отданная ему рука? Особенно в начале прогулок, когда городская жизнь ещё не замирала. Особенно, если они попадали под свет фонарей. Под свет фар – и он мучительно закрывал лицо.