Франсуаза Саган - Когда приближается гроза

– Если она уедет, я поеду за ней. Вы понимаете, Ломон?

Эта фраза меня окончательно доконала.

Вернувшись в Нерсак, я бросился на кухню, но ни анжуйское, ни сыр, который обычно действовал подкрепляюще, меня не успокоили.

Д’Орти давал в своем замке большой бал, и, поскольку замок располагался довольно далеко от Ангулема, приглашенные вынуждены были заезжать с ночи. Кроме того, каждый вез с собой горничную или слугу, чтобы одеться к балу. Я решил воспользоваться случаем и объясниться с этой Мессалиной. Ничего не сказав Флоре, я вызвал Марту запиской и, чтобы окончательно ее убедить, взял с собой побольше денег. Рассказы Оноре о том, что она отказывалась от вознаграждения, ничего для меня не значили. Должно быть, предложенные ей суммы, в отличие от моей, были слишком малы. Другого объяснения ее поведению не было, потому что она не любила никого из тех, кто предлагал ей блага. Я мог допустить, что ее пленила красота Жильдаса, ибо в ходе своей исповеди Оноре сознался, что не смог овладеть ею на рассвете в конюшне. Девица, конечно, была шальная, этакая ошибка природы, и улыбочка, которой она меня наградила из-за плеча Жильдаса, когда я их застал, и насмешливый блеск в глазах говорили о том, что людьми она не дорожит. Значит, дорожит деньгами. Эти штучки я знал хорошо, ремесло нотариуса много раз показывало мне, насколько алчны и ловки могут быть женщины. Короче, я решился пустить в ход власть и щедрость, и, если сумма в тысячу экю сможет освободить моих друзей от этой фурии, с моей стороны жертва будет не так уж велика по сравнению с тем, чем я уже пожертвовал, потеряв романтические надежды. Я выехал после службы в Коньяк в экипаже Оноре и по дороге не смог избежать очередной порции его излияний. Бедняга проговорил всю дорогу.

– Я ненавижу ее, – говорил он, глядя в окно с таким видом, словно мы ехали по незнакомой местности. – Я ненавижу ее, и в то же время мне хорошо только с ней.

Он напомнил мне тех просителей, которые только задним числом понимают, что все их залоги никогда не вернутся. В его случае тело, которого он домогался, было ему тут же предоставлено, а в заклад попали его собственная жизнь, репутация и карьера. Что же до дополнительной выгоды, то она измерялась страданием и одержимостью. Его желание уже не было тем смутным волнением, которое испытываешь к незнакомке. Его заменили будоражащие образы, движения и воспоминания. Полумрак сменился ярким, слепящим светом огромного солнца, к которому он шел с широко открытыми глазами, балансируя над тем уголком памяти, что хранил пугающе точные воспоминания. Всем известно, что, слушая новую музыку или пробуя новое блюдо, насыщаешься не открытиями, а сравнениями и воспоминаниями. Наивысшее наслаждение никогда не бывает новым ощущением, оно всегда должно о чем-то напоминать и от чего-то отличаться. Память, должно быть, сильно донимала и Оноре, и Жильдаса, и вид у них был измученный. Да они и были мучениками. Оба они, по ее просьбе или насильно, написали любовные письма этой поганке, и она их читала и перечитывала, чтобы лучше запомнить и цитировать потом некоторые фразы. Обоим она зачитывала отрывки во время свиданий, и яркие, прочувствованные слова, с мукой написанные в ночной лихорадке, становились непристойными и уродливыми, когда их читали вслух. Словно чернила, выцветая на солнце, мало того что лишали выражения смысла, а наоборот, придавали им противоположный смысл, мерзкий и похабный. К тому же она ошибалась или нарочно перевирала слова, читая одному отрывки из письма другого, и хохотала, когда бедняга в отчаянии пытался сохранить достоинство и исправить ошибку, убеждая ее, что она перепутала отправителя. Это смешило ее до слез. «Ба! – заливалась она. – Да у обоих писем один отправитель!» Оноре она называла не иначе как «Префект вкусных шампиньонов». Возвращаясь со свиданий в мрачных густых зарослях, он был целиком в руках этой дряни, готовый на все, лишь бы ее не потерять. Эта-то полная капитуляция и раззадоривала Марту. Оноре уже не обижался, без конца слушая издевательски вычитанные фразы из чужих писем (д’Орти тоже ей писал), и в конце концов перестал находить их смешными. Похоже, сопротивлялся один Жильдас. Он отказывался отступиться от Флоры и пропускал мимо ушей жестокие колкости Марты, хотя та и твердила Оноре, что именно Жильдас доставлял ей самое сильное наслаждение. Она постоянно попрекала Оноре его невзрачной внешностью и превозносила красоту Жильдаса. Похоже, Жильдас был единственным, кто действительно был способен ее увлечь, а любовь и богатство остальных господ она высокомерно отвергала. Но если она любила Жильдаса, то почему бы ей не убежать с ним вместе? Теперь он был богат, его пьесы и книги хорошо продавались. А если не любила, то зачем заниматься с ним любовью с тем неистовством, которое в красках описывал бедняга Оноре?