Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

— Дурацкий пример. И почему именно шляпку, а не весь гвоздь?

— Да потому, болван, что весь гвоздь поранил бы тебе желудок или кишечник.

— Хорошенькая логика! Иными словами, ты хочешь сказать, что имя Марио не вписывается в твой или наш контекст?

— Не хочу сказать, а говорю и добавляю: суди сам, можно ли таким путем чего-то добиться. В последнее время...

— То есть четверть часа назад.

— Четверть часа назад я вынужден был прибегнуть к странным словосочетаниям, жонглировать местоимениями, лишь бы избежать употребления своего ненавистного имени.

— Как это, «прибегнуть к словосочетаниям»?

— Мысленно.

— Что за чушь! К тому же ты забываешь, что она сама назвала тебя Марио.

— Так тем хуже! А ты болтун!

— Это почему?

— Обещал, что в момент поцелуя я смогу почувствовать себя самим собой.

— Давай оставим бесполезные встречные обвинения и перейдем к выводам. Ты решительно считаешь, что, будь у тебя другое имя, другим был бы и результат твоего ухаживания? Например, не появился бы плутишка Джамбаттиста и не помешал бы вам, состоялся бы запланированный поцелуй, который заставил бы тебя мучиться угрызениями совести, а малышку — дрожать в экстазе, и так далее и тому подобное?

— Вполне возможно.

— Если ты и впрямь так считаешь, то ты безумец. Наоборот, все свидетельствует о том, что, даже приблизив свои губы к губам девочки, ты как был, так и остался Марио. Не говорю, марионеткой. Марио — кошмарио! Ну что с тобой поделаешь?

— И все же?

— Ох, сколько раз мы уже произносили это «и все же»!.. Предположим, некто, отчаявшись жить (существовать), выбрал себе имя, или назвал себя, или был назван Некто. Если хочешь последовать его примеру...

— Молодец! А другой взял быка за рога и назвал себя Никто.

— Да, но его оставь в покое, он не имеет с тобой ничего общего. Он назвал себя Никто, потому что кое-что из себя представлял.

— Это уже нечто новенькое. Но, может, мы говорим о разных Никто... Только время теряем, предаваясь целыми днями этим интеллектуальным спорам.

— Весьма сожалею.

— У меня появилась идея.

— Наконец-то.

— Ты не думаешь, что мое имя нуждается в искуплении, как первородный грех?

— Очень может быть.

— Продолжай.

— Я? А впрочем, почему бы и нет? Верно, оно будет тяготить тебя или останется чем-то непереваренным и неудобоваримым, вроде шляпки гвоздя, пока не искупишь его кровью.

— Кровью?

— Разумеется, кровью, и как положено — невинной. Или ты забыл свои обязанности убийцы?

— Нет-нет.

— Образно выражаясь, мы могли бы сказать, что оно — твое имя — останется мертвым грузом, покуда ты не обагришь его кровью. Кровью, слышишь? В конце концов, следует его узаконить. Ясно?

— Куда уж яснее! Но если я правильно понял, разве соблазнить неопытную девушку, а затем ее безжалостно покинуть не равносильно тому, чтобы обагрить его кровью — имя то есть?

— Э, нет, не ловчи. Может, и равносильно, но неравнозначно. Помнишь нашу старую песенку?

— Тише! Только фальшивого пения не хватало! Скажи, пожалуйста, что такое этот дурацкий «камиф»?

— Тупица! «Сказка, миф».

— Да ну тебя...

— К черту? Это мой удел и моя стихия.

— Так что же ты посоветуешь на прощанье?

— Убить мальчонку Джамбаттисту.

Студент, подающий большие надежды, защитил дипломную работу по русской литературе. В числе прочих членов экзаменационной комиссии был старик Гвидо Маццони, который, разумеется, мало разбирался, да и не особенно стремился разобраться, в том, о чем шла речь. Пока продолжался экзамен, он, свесив моржовые усы, не отрываясь, царапал ручкой по своим листочкам, а затем оставил их в аудитории, но какой-то доброхот листочки подобрал, и тогда выяснилось, чем занимался преподаватель: выводил на разный манер «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Так, наверно, Марио, воспротивившийся собственному имени, повторял на все лады звучную ямбическую строчку «Убить мальчонку Джамбаттисту». Повторял, и все: ничего определенного фраза ему не подсказывала. Убить, изучив сначала привычки жертвы, разработав план, — чистая демагогия. Все, милостивые государи, упиралось в непреодолимую помеху, а именно в поступок, и его ошибка состояла в том, что он считал себя способным на столь серьезный шаг (способным преодолеть внутреннее неприятие такого поступка)...