Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

Еще старательнее оглядел я дом, на сей раз подобравшись к самым стенам, что оказалось не так-то просто. Пришлось перелезать через громоздкий желоб или кормушку для скота и груду беспорядочных обломков; через кирпичные скамьи, стянувшие кольцом широкие стволы деревьев, и прочие подобные преграды. Я обнаружил низкие оконца или бойницы, расположенные у земли; сквозь толстые решетки они по-прежнему распространяли безмолвие и темноту. Попутно я толкнулся в две низенькие двери. Излишне говорить, что и они спокойно устояли под моим напором. За домом, противовесом первой, обосновалась еще одна терраса, столь же просторная, только попроще и погрубее. Отсюда в дом вела двустворчатая дверь, подле которой темнело перехваченное прутьями окно. Я подошел к нему и заглянул. По правде говоря, представшая моим глазам картина ничем особенным не отличалась. Но нет, особенным, пожалуй, было ее очарованье. Хотя и это чувство могло возникнуть под влиянием моей усталости, иль окружающей природы, иль по другим причинам, мне не известным. Загадочное то очарованье — обманчивое, надо полагать, — меня, однако, поразило.

Сквозь узенькую щель неплотно притворенной ставни я увидал возникшую, словно по волшебству меж диких гор, роскошную и залитую ярким светом залу. Хотя «роскошная» звучит слегка преувеличенно. Это была одна из тех парадных комнат, какие часто встретишь в дворянских гнездах где-нибудь в глуши. Немного потемневшая, разрозненная мебель, рукою мастера размашисто расписанные потолок и стены (местами росписи полуистерлись), тут и там тяжелые резные стулья с изображением фамильного герба, камчатные приземистые кресла, парчовые портьеры. От залы, как и от наружного знакомства с домом, на меня повеяло все тем же неухоженным великолепием. При всем своем убранстве она мне показалась на удивление пустой.

Осмотр, хотя и беглый, позволил сделать немало любопытных заключений. Я видел ясно: в зале ни души. И все же здесь хранились отчетливые знаки недавнего присутствия людей, как будто обитатели (или по меньшей мере обитатель) на время отлучились. В большом камине, также увенчанном гербом, бесшумно полыхал огонь — главный источник света. Чуть в стороне, на круглом основательном столе, накрытом незатейливо на одного, дымилось блюдо; стул сдвинулся наискосок, верно, его покинули совсем недавно. Вблизи камина столик с креслом, на столике — раскрытый фолиант.

К тому же в зале пребывало два существа, хоть и не человеческого роду, — два преогромных и на вид свирепых волкодава. Разгоряченные сверх меры, они неслышно рыскали вокруг; время от времени собаки замирали и принюхивались или запрыгивали на стулья и принимались лихорадочно чесаться. Должно быть, волкодавы учуяли чужого, но почему они не лаяли и голоса не подавали, когда я сотрясал весь дом, стуча дверным кольцом, — вот это было для меня загадкой. Или они давно уж свыклись с тем, что разные непрошеные гости частенько ломятся в их дом, но дверь никто не открывает, или — что вероятнее всего — им чья-то воля лаять запретила. Они нет-нет да и вытягивали морды, точно пытаясь заскулить, но сдерживались, не издав ни звука. Разок другой они оборотились в глубь дома, пугливо и недоверчиво.

Как ни воспринимай происходящее, а положение мое от этого ничуть не улучшалось. Меж тем совсем стемнело. Поднялся сильный влажный ветер, довершая надо мною то, что было начато в те дни сырой погодой. Я слышал, как яростно, почти враждебно скрежещут, корчась, могучие деревья; и гул тот лишь усугублял мою подавленность. Добавлю, что от голода меня всего скрутило, я думал лишь о том, чтоб поскорей найти радушное пристанище и дух перевести. Однако неподступное, вернее даже, заколдованное место к тому не очень-то располагало. Таинственные обитатели гостей не жаловали вовсе, поскольку не услышать мои призывы было невозможно. Применять насилие я не хотел, да и не мог. Дальнейшие попытки представлялись как изначально бесполезные: похоже, не оставалось ничего другого, как убираться прочь. Напоследок я решительно забарабанил сквозь решетку в оконное стекло.

На этот раз собаки не сдержались и взорвались заливистым, неукротимым лаем, рыча и завывая, как полагается озлобленному зверю. Собаки ловко прыгали на стекла, пытаясь, вероятно, их выдавить. На короткие мгновения встречался я глаза в глаза с одной из них или с обеими одновременно; когда они соскакивали вниз, от их недолгих взглядов возникало и странное, и неожиданное чувство; в них смешивались бешеная ярость и полная растерянность, едва ли не отчаянье.