Сальваторе Адамо - Воспоминание о счастье, тоже счастье…

Сказочка её о найденном в ванной бумажном кораблике казалась весьма забавной, но версия сына была, по правде сказать, убедительней.

Пьеретте изначально был поручен уход за псом и поиск Шарли… в моих объятиях, следует полагать. Белая и пушистая!

Пришлось ей скрытно за мной следить и ждать, что сам я отыщу след избранницы сердец — моего и не выходящего из тюремных застенков сына её. В день, когда впал я в детство и принял Эн за почтовый ящик, она, как бы невзначай, прогуливалась в нескольких десятках метров от моста Энкьетюд [21] Inquietude (фр. ) — беспокойство, тревога. и, из любопытства, подобрала снесённый к берегу бумажный мой кораблик.

Жесту моему нелепому, едва ли не ребяческому, государство должного внимания не уделило — остался он вне значимости. Одна лишь Пьеретта извлекла из того выгоду — пользуясь соседством, решила лицом к лицу со мной сойтись загодя. Но, уступив природному обаянию моему и нащупав во мне короля танго, чувственная мадам Дюпре привязалась ко мне. Оля-ля-ля!

«Эй! Дёрни себя за волосы», — скажите мне. Что ж, верно, как и вы, очень сомневался я предмету иных резонов для интереса Пьеретты к невзрачной персоне моей, по крайней мере, при первой встрече, потому и продолжил поиск более правдоподобного толкования происходящему в кинозарисовке моей, под названием Паранойя .

Каждой ночью надумывал я очередную интригу. Засыпал опустошённым, но убежденным в том, что помешаю им осуществить корявые их планы. Назавтра снова обуревали меня те же невероятные бредни, что и накануне, и я, вновь и вновь, подвергал их сомнению. Непереносимо!

Мало-помалу убедил я себя в истинности такого сценария — великодушную мою поставщицу ризотто озадачили поиском какой-либо квартирки под некие грязные делишки, а всё к тому необходимое укрыли у меня!

Припомнил я и случай один, списанный мною в ту пору на обосновавшихся в Сите бродяг. Однажды вечером, ближе к концу года, нашёл я свою дверь взломанной. Красть ничего не стали, а собак спустили на голубую виолончель, разбили вдрызг, а всё, что от неё осталось, по косившему под паркет линолеуму разбросали: а не спрятано ли, мол, что у неё внутри?

И никакой надобности слыть Коломбо вовсе нет, связь между визитом тем загадочным и ограблением Галерей и без того установить легче лёгкого: я же работал там и были у меня ключи от служебного входа, злодеи покупками заниматься смогли ночь напролёт. Объявилась у них возможность обновить гардероб свой, музыку на класс hi-fi сменить, да и телевизоры тоже. Из великодушия, видно, вспомнили они и обо всех друзьях своих. И про припасы съестные не позабыли, оргию устроили, вынуждено, с икрой и под фуа-гра. И дульциней своих побаловали, из звёздной моей коллекции белья « Незабвенный ужин в канун Нового года» понабрали для них всего и всякого; лишь одна эта пожива впятеро превышала стоимостью годовой мой оклад. Нагрузил, в общем, дед Мороз ночных клиентов тех со всей присущей ему щедростью. Пресса же рассуждала о пособничестве изнутри.

А что если на самом деле шайке Ролана, сам того не ведая, я помог?

Что, если в виолончели своей прятала Шарли ключей моих превосходный дубликат, свободного времени для изготовления коего было у неё предостаточно? Что, если в первое то ноября сама она с цветами и явилась и лишь за тем, чтобы вернуть ключи обратно? Последнюю эту гипотезу толковал я для себя с каким-то мазохистским удовольствием. Но, если всё случилось именно так, полиции не составит труда добраться и до меня.

Как только осматривался я вокруг взглядом не столь мрачным, тут же говорил себе, что свидетельств участия банды Ролана в налёте на Галереи нет, и поражался надежде своей на то, что истинно в том виновным резвиться в альпийских лугах оставалось недолго. По мне, так в том сомнении куда как больше пользы.

Устав от всех этих совпадений и допустимости различия в их толковании, удерживавших меня в подвешенном меж двумя совершенно отличными друг от друга правдами состоянии, решился мало-помалу я начать новую, отличную от прежней жизнь. Выжидал просто-напросто, когда тому случай представится.

И вот, наконец, жалована мне гуманная миссия — возвращение Шарли к разуму. Но какому? К так называемой нормальности? Той, что рано ли, поздно ли, но дозволит следовать путём, предначертанным всем прочим? Которая заставит о ней говорить, как «о во всём» согласной и сговорчивой девчонке? И когда она вернёт себе утраченный тот разум, он, что же, и сердце ей вытащит прежнее из того, но наново обретённого прошлого?