Татьяна Толстая - Кысь. Зверотур. Рассказы

Еще посидел, еще подумал, рассердился: пушкин – это ж наше все! А Бенедикт, тем более, Зам по морским и окиянским. Вот что надо сделать: выдолбить ладью большую, да с палками, да с перекрестьями, вроде корабля. У речки поставить. И пушкина наверх вторнуть, на самую на верхотуру. С книгой в руке. Чтобы выше александрийского столпа, и с запасом.

Пущай стоит там крепко и надежно, ногами в цепях, головой в облаках, личиком к югу, к бескрайним степям, к дальним синим морям.

– Пушкина моего я люблю просто до невозможностев, – вздохнул Бенедикт.

– Больше меня? – нахмурился тесть. – Смотри у меня! Пиши: Указ Двадцать Восьмой. «О мерах противопожарной безопасности».

– Папа жалуются, что ты от него отсаживаешься, за столом-то. Обижаешь папу-то...

– Пахнет от него, вот и отсаживаюсь.

– Пахнет! Ишь! Чем же это тебе пахнет!

– Покойником пахнет.

– Но дак а чем же? Не тульпаном же ему пахнуть?

– А мне противно.

– Но дак и что? Это по работе!

– А я не хочу. Пусть не пахнет.

– Скажите какой нежный.

Бенедикт отвечал рассеянно, привычно, не подымая глаз, – он сидел за просторным столом в светлой палате Красного Терема. На потолке – помнил и не глядя – роспись кудрявая, цветы да листья. Которые ржавью наведены – те вроде коричневые, которые тертыми ракушками – зелененькие, ну а синим камнем если – так те аж синие. Лепота! Свет широко входит в зарешеченные окна, на дворе лето, травы да цветы, и на потолке всегда лето. Бенедикт ел сладкие жамки и читал журнал «Коневодство». Спокойно читал, с удовольствием: журналов этих цельный коридор, на весь век хватит. Вот почитает из журнала, а потом «Одиссею» немножко, потом Ямамото какое, или «Переписку из двух углов», или стихи, или «Уход за кожаной обувью», а то Сартра – чего захочет, то и почитает, все тут, все при нем. На веки веков, аминь.

Делами государственными заниматься совершенно не хотелось: скукотища. Дали голубчикам свободы, дали им Указы – чего еще народу нужно? Даже Инструкции дали, уж чего больше? Работай не хочу.

Оборону укрепить – укрепили: заборы, частоколы, тыны – все как могли подправили, залатали, дырья позатыкали тряпками, ветошью, у кого что. Враг не пройдет, разве что через Екиманское болото, дак на то оно и болото, чтоб не пройти. Кто ж в своем уме через болото сунется?

Кохинорскую слободу сначала думали от города особым забором отгородить, чтоб они к нам не совались, но потом еще раз подумали и постановили: не-а, ни пяди земли не отдадим.

Неделю заседали, решали вопрос: ежели вступим в вооруженный конфликт с иноземным государством да и победим, – а есть ли оно где, про то неведомо, – какой ясак брать с побежденных голубчиков: каждодневный, али понедельный, али, может, ежеквартальный?

Високосный год, ясное дело, отменили на веки вечные.

Особо указали, чтобы чародеям, ворожеям, зелейникам, обаянникам, кудесникам, сновидцам, звездочетам, ведунам, лихим бабам и тем, кто чакры открывает-закрывает, – ни-ни, ни боженька мой, ни в коем разе не заниматься волхвованием в частном порядке. Всем колдунам, а особо облакопрогонникам, считаться государевыми людьми и всегда спать в одежде в ожидании срочного вызова.

Титло тестю длинное, парадное разработали: в казенных бумагах велено стало называть его: Кудеяр-паша, Генеральный Санитар и Народный Любимец, жизнь, здоровье, сила, Теофраст Бомбаст Парацельс-и-Мария-и-Санчес-и-Хименес Вольфганг Амадей Авиценна Хеопс фон Гугенгейм.

Тетеря захотел называться Петрович-сан, Министр Транспорта и Нефтедобывающей и Нефтеперерабатывающей Промышленности. А что это значит, а это значит, что он воду пинзин с-под земли велел ведрами да ушатами всю повычерпать да в подвал перетаскать. А вода красивая, ничего не скажешь, поверху словно радугой отливает. Но на вкус поганая, да и запах не очень. И над всей тягловой силой, над всеми перерожденцами он Главный.

А Оленька с Февронией никак называться не захотели, а только нарядов себе навертели, чтобы каждый раз в новом платье на публичные казни ездить: на колесование, али усекновение языка, али еще что.

Скушно.

– ...Дак папа обижаются, говорят, ты морду воротишь. Бенедикт! Ты морду-то не вороти!

– Пошла вон. Я читаю.

Бенедикт подождал, пока вся Оленька, целиком, без остатка, выйдет в широкие двери. Сбила с мысли, сволочь.

– Я смотрю, ты от меня морду воротишь, – сказал тесть.

– Глупости.

– А ведь мы друзья навек. Клятва дадена.

– М-м.