Франсуаза Саган - Приблуда

Герэ и девица подошли к столу и хотели сесть, но Мария жестом остановила их.

– А ну, постойте, я на вас погляжу! Отличная парочка, черт побери… Но главные бухгалтеры на шлюхах не женятся… Не судьба, крошка…

Девица хотела было огрызнуться, но что-то в голосе Марии отчетливо давало понять, что слово «шлюха» в данном случае не содержит ничего для нее оскорбительного, и она промолчала.

– Тебе разве не сказали? Ты не знала? – продолжала Мария, обращаясь к изумленной девице. – Мой сын, мой Герэ, проработав четыре года у Самсона… на заводе, то есть, знаешь, в Карвене… Так вот, он назначен главным бухгалтером… Представляешь? Поразительно, да? – говорила она девице, а та, видя, что разомлевшая от шампанского публика перед Марией благоговеет, не смела перечить; она переминалась с ноги на ногу и поглядывала на своего остолбеневшего и бледного как полотно кавалера.

– Ты мне не сказал, что это твоя мать, – буркнула она укоризненно. – Ты сказал, что она твоя тетка!

Голос у нее был пронзительный, и десять пар возмущенных глаз уставились на Герэ, тем более что Мария подхватила на этот раз снисходительно:

– Конечно… Мальчик стесняется своей мамы! И, между прочим, так было всегда. – Она обращалась к плаксивой танцорке, а та в порыве сострадания взяла ее за руку. – А теперь, когда он вместо 3500 будет получать 4300 или, может, 4500 вместо 3300, поди разберись, – добавила она с сардоническим смешком, – теперь еще хуже станет: я его совсем видеть не буду…

– Ну что вы…

Коренастый, расчувствовавшись от шампанского, снова смотрел на Герэ со злобой.

– Он обязательно будет маму навещать, да? Если что, мы ему напомним, – заверил он чуть ли не плачущую публику.

– Велика сумма, подумаешь тоже, ха! 4500 франков! – вставила девица, но ропот растроганных гуляк за соседними столиками заглушил ее слова: «Дети, которые матерей не любят… да они могилы не заслуживают, я б их всех в общую яму», – размышлял вслух предусмотрительный пианист. «Я в этой подлой жизни все допускаю, но чтоб от матери отречься…» – клялась слезливая танцорка; и даже бармен покачивал своей жуликоватой головой. Когда заговорила Мария, аудитория мгновенно смолкла. Свою речь «скорбящей матери» Мария сдобрила саркастическими намеками, однако никто, кроме Герэ, их, казалось, не услышал.

– Заведет себе жену, детей, телевизор, на пенсию в шестьдесят лет пойдет; если повезет, деньжат накопит, домик купит… – говорила она мечтательно. – А я – сиди одна… Но я буду счастлива за него! Я сделала все, что могла, чтоб научить его жизни, честности, добропорядочности… Но любви не научишь… Так устроена жизнь, – продолжала она, перекрывая пьяные всхлипывания окружающих, – так устроена жизнь: птенцы оперяются и улетают из гнезда… Мой мальчик, он высоко взлетел, ничего не скажешь… (И она вперила в Герэ острый, насмешливый и жестокий взгляд.)

Как и в первый раз, Герэ сделался мишенью всего «Батаклана». Как и в первый раз, он стал объектом злобных издевок, но теперь над ним куражился не загорелый гангстеришка в солнечных очках, а сама Мария потехи ради распинала его на глазах у всех.

– Перестань, – сказал он, наклоняясь к ней. – Прекрати это. Пойдем отсюда, хватит…

Но Мария продолжала свою нечестную игру: она поднесла руку к лицу, словно защищаясь от удара; ропот пробежал по столикам, а коренастый поднялся и встал перед Марией в позе героя лубочной картинки – лучше не придумаешь для воздействия на чувствительность провинциалов и не только провинциалов. «Он не злой, но до чего же, знаете ли, грубый…» – сказала Мария мягко и жалобно, но Герэ-то понимал, что в душе она покатывается со смеху. Тогда он круто развернулся, рассек толпу ошарашенных посетителей, сбежал по ступенькам и вышел, хлопнув дверью. Оказавшись на улице, прислонился к дверному косяку и долго еще переводил дух. У него болела голова, в ушах звучал еще грохот оркестра и беспощадный презрительный голос Марии. Он шел, вслух разговаривая с самим собой и чертыхаясь на каждом шагу, и в конце концов прибрел на улицу Онгруа, совершив таким образом очередную нелепость, поскольку ключ был только у Марии. Пришлось ему зайти в ближайшее кафе, непонятно почему открытое в этот час, и сесть ждать. Он ждал Марию, потому что ему ровным счетом ничего другого не оставалось, и молил небо, чтоб она простила ему тот кошмар, который он пережил по ее милости.

Просидеть в кафе, которое по неизвестным причинам держал открытым дремлющий североафриканец, Герэ пришлось долго. В конце концов он и сам задремал: казалось бы, только на минуту сомкнул глаза, но именно в это время Мария успела подъехать на такси, высадиться и скрыться в парадном. Когда Герэ расплатился и бросился вдогонку, она уже захлопнула дверь. Он постучал раза два потихоньку, чтобы не разбудить соседей, затем разволновался и застучал сильнее, но все напрасно.