Комод
Нет на комоды больше моды.
Сейчас никто их не поймет.
Но сердцу моему сквозь годы
Так много говорит комод!
На нем подсвечники стояли,
Стоял ларец, семьей храним,
И зеркало в резном овале,
Расческа в щетке перед ним.
Невестки, дочери и внучки
Держали в нем свое шитье.
У ящиков блестели ручки,
Сверкало в ящиках белье, —
И не синтетика чумная,
А чистый лен и полотно.
И, простыни приподнимая,
Там что-то прятали на дно…
Оттуда бабушка, бывало, —
В ее глазах всегда печаль —
С таинственностью вынимала
Свою узорчатую шаль.
Мой зонтик
У друзей я забыла свой зонтик.
И вот
Он опять у меня,
Но какой-то не тот…
Его не было дома
Неделю всего,
Но уже изменились
Повадки его.
Там, где был он,
Всегда молодежи полно,
И весь вечер сияет
Большое окно.
Там, зонта не беря,
Ни минуты не ждя,
Выбегали на дождь,
Приходили с дождя.
За неделю упруже стал
Купол зонта,
Стала ручка
Особенно как-то крута.
Раскрывается
Нетерпеливым рывком
И плывет
Над моим поседевшим виском…
После дождика
Мы с ним вернулись на днях.
Был он грустный такой.
И заплакал в сенях.
Монолог пожилой женщины
Какими долгими бывали дни!
Потом пошли недолгие недели,
Но годы торопиться не хотели,
Полны событий, медлили они.
И отличался друг от друга год,
И врезывался в память месяц каждый.
Ведь ничего не повторялось дважды,
А изменялось, двигаясь вперед.
Так было расчудесно узнавать!
Любая новость для души находка.
И по местам все расставлялось четко
И радовало снова и опять.
Потом пошло все проще и быстрей,
Заскрежетали годы как вагоны.
Но я еще не поняла урона
И не отказывалась от затей.
Я как щенок обнюхивала жизнь,
То льнула к ней, то ей навстречу мчалась,
Не слыша, как она, сердясь, кричала:
— Всё ты выдумываешь, отвяжись! —
И понемногу стало всё не так.
А годы — годы скорость набирали,
Взбесились, закружились, замелькали,
Десятилетьями умчались в мрак.
Вот наступило (как не наступить!)
Последнее, возможно, пятилетье.
Да где ж снотворные таблетки эти!
Нашли? Спасибо! Чем бы их запить?
* * *
Как дорогую смятую картину,
Я расправляю прошлое в уме.
Сдуваю осторожно паутину,
И что ж, куда я взор ни кину,
Чего-то не хватает мне.
Так ярки и свежи еще местами
Штрихи и краски отошедших дней!
Я с легкостью вплываю в них глазами.
Они бросаются навстречу сами.
Но с ними рядом мрак еще черней.
О, сколько там разбито, позабыто,
Убито! Сколько не могло расцвесть,
Попало под колеса, под копыта,
Густой смолою времени залито
И о себе подать не может весть.
Я выбираю точку наудачу, —
Она жила у памяти в тени, —
Там я и ты, и целый мир впридачу.
Немыслимые прожитые дни!
Я погружаюсь в них. Нет, я не плачу.
* * *
Мне под утро снилось море —
Только небо и вода,
Бесконечные, как горе,
Что приходит навсегда.
Небо, море цвета стали…
Только вспомнить не могу,
Был ли берег, и едва ли
Я была на берегу.
Февраль 1999.
Иерусалим.
Алексей Туробов
Америка каждый день
Записки натуралиста
Странности
Все полтора часа занятия студенты сидят передо мной в бейсбольных кепках. Штукатурка, что ли, на плешь насыпется? В тренажерном зале толкают в ней штангу, каждый раз задевая перекладиной за козырек. А играя в баскетбол на улице, поворачивают козырьком назад, чтобы не мешала.
Вообще у американцев какая-то непропорциональная оценка потребности в одежде. Всю зиму многие так и ходят в шортах, только куртку дутую сверху накинут. А чуть выпадет снег — выйдут отгребать его от ворот в шерстяных масках с вырезами для глаз, как у полярников и террористов. Я и сам к шортам незаметно привык, стал в них и дома, и на занятия ходить. Удобно оказалось — продувает, коленки не вытягиваются.
Обожают экипировку. Чтобы она точно соответствовала проводимому занятию. Доехать на велосипеде километр по тихой улице — наденет шлем, повышающие скорость рейтузы. Выйдет покататься на роликах у дома, едва ноги переставляет — полный набор: обтягивающий костюм, шлем, щитки на руках и ногах, горнолыжные затемненные очки.
Босиком в спортзале ни один не ходит. Обязательны кроссовки. Даже тапки не пойдут. Кроссовки желательны побольше, с бортиком. Носят их нараспашку, незашнурованными — для вентиляции, нога внутри так и пылает.
Читать дальше
