«С целью устранить из своей модели фундаментальные социальные противоречия нашей жизни режиссер (Станислав Говорухин. — А. В.) доводит абстракцию до примитивизма». Сокрушительная критика фильма «Ворошиловский стрелок» — с патриотических позиций. «Этот фильм был восторженно встречен элитой нашей оппозиции. В этом я вижу наше тяжелое духовное поражение».
Александр Касымов.Идеальный поэт в поле степеней свободы. — «Волга», 1999, № 10.
«Путь идеального поэта (а это, естественно, всего-навсего бледнолицый конструкт!) состоит из суммы отрезков, пройденных неидеальными, может быть, так и не покорившими вершину, но упорно к ней карабкающимися». «Неидеальные» — это Николай Якшин, Аркадий Застырец, Геннадий Русаков и другие.
Илья Кириллов.Средь зерен и плевел. — «День литературы», 2000, № 1–2, январь. Электронная версия: http://www.zavtra.ru.
«Проза „Нового мира“ вообще производит двойственное впечатление. С одной стороны, общий уровень ее — очевидно — выше, чем где бы то ни было. Я согласен с Вл. Бондаренко в высокой оценке повести Бориса Екимова „Пиночет“, но только в ее литературной части. То же самое могу сказать и о повести „Сирийские розы“ Андрея Волоса. Но, принимая во внимание остроту стоящих перед современным человеком духовных проблем, никак не могу признать значимыми эти „скучные песни земли“…»
Классическая история Томаса Венцловы. — «Новая Юность», № 39 (1999, № 6).
Глеб Шульпяков интервьюирует знаменитого литовского поэта, преподающего в Йельском университете (США). Томас Венцлова вспоминает: «Я однажды поднимался по лестнице в Москве к знакомой опять же даме… Это было на Пушкинской, и я был относительно трезв. И вот вижу: на лестнице сидит кодла мрачнейших личностей, их много и они пьют. Тут я, как Воробьянинов, понимаю, что меня будут бить, и, возможно, даже ногами. Но делать нечего, я обреченно иду вперед, как вдруг навстречу мне поднимается их атаман, красивый, но мрачный человек, и спрашивает: „Ты кто?“ — „Я Томас Венцлова, а ты кто?“ — „Я Венедикт Ерофеев. Давай выпьем“. Он слышал что-то обо мне, я, естественно, слышал о нем — „Москва — Петушки“ уже была написана. Оказывается, они тоже шли к этой даме, но кодлу дама справедливо не пустила к себе, они сели на лестнице и стали распивать по ходу дела. Я, естественно, с ними упился до полусмерти и к даме уже не пошел. Таков единственный случай моего общения с великим Ерофеевым».
См. в январском номере «Нового мира» за этот год рецензию Татьяны Касаткиной на сборник статей Томаса Венцловы «Свобода и правда» (М., 1999).
Анна Козлова.Утопленники пяти рек. — «Литературная Россия», 1999, № 51–52, 31 декабря.
О том, что «на месте ерофеевского слова в романе (Ерофеев Виктор. Пять рек жизни. М., „Подкова“, 1999. — А. В.) может стоять любое другое. Это как порнографическая фотография, под которой можно поместить заголовок любой газетной статьи».
Юлия Кокошко.«Ничего, кроме болтовни над полем трав». Повесть. — «Уральская новь», Челябинск, 2000, № 1 (6).
«У этой прозы сегодня аналогов нет, Кокошко занимает в русской литературе место, на которое никто не претендует и претендовать не может» (из предисловия Аркадия Бурштейна). О прозе Юлии Кокошко см. короткую рецензию Ольги Славниковой («Новый мир», 1998, № 5).
Владимир Корнилов.И жалко было страну Россию! — «Дружба народов», 2000, № 1.
«Надобно знать и честь, / Хватит уже блажить… / Но, как хочется есть, / Снова хочется жить».
Анатолий Королев.Человек-язык. Роман. — «Знамя», 2000, № 1.
Тератология — наука о врожденных уродствах. «Так вот, если у англичан был человек-слон (см. известный фильм Дэвида Линча. — А. В.), то у нас есть человек-язык». Он святой, зовут его Муму. Язык является больным местом и самого автора, констатирует Мария Ремизова в рецензии «Новое русское барокко» («Независимая газета», 2000, № 15, 28 января).
См. о романе А. Королева в статье А. Злобиной «Кто я?» в этом номере «Нового мира».
Петр Краснов.Добро народное. Из записных книжек. — «День литературы», 2000, № 1–2, январь.
«С момента опубликования „Мастера и Маргариты“ вокруг Михаила Булгакова сразу же образовался некий согласный „заговор молчания“ относительно явно антихристианской, гностической и манихейской, в конечном счете масонской идейной концепции романа — весьма согласный „заговор“ как с либеральной, так и с патриотической стороны литературного шестидесятничества…»
Читать дальше
