Булгаков видел, что имя его исчезает — уже при его жизни. Его уже никто не знал! И он был готов в романе к безымянности — недаром мастер безымянен. А «в быту» — хотел, чтоб знали.
…Все двинулось в России, и двинулись люди из России — двинулись, как во все века шли искать себе лучшей доли. Может ли человек искать ее? Может ли он желать улучшить качество своей жизни — как ни говори, единственной? Своей и особенно своих детей?
Аргументы экологические и медицинские — бесспорны. Вообще с той чашей весов, что качается в пользу отъезда, как говорится, все в порядке. Вот с другой чашей — гораздо хуже. Она взлетает будто бы пустая. Никто не думает о том, чтбо на ней лежит и лежит ли что-либо, о том, готовы ли люди, защитив здоровье детей, принять тот факт, что это будут люди другой, чем они, культуры, другой национальности… Нет проблемы.
22 июля. В поезде Оксфорд — Лондон.
…Еду вдоль полей. Уже созрело и позолотело что-то, пока я езжу по Европе…
Сэр Исайя Берлин.
Встречал на пороге своего дома в Оксфорде. В сером костюме, в сером галстуке, не старый совсем. Провел в небольшую гостиную.
— …Когда-то славистикой здесь заведовал Коновалов — сын министра Временного правительства. Тогда детям известных эмигрантов помогали — так сын Набокова получал помощь. Этот Коновалов вообще ничем не был известен. Но когда я попробовал перетащить к нам Якобсона — он стал препятствовать. Конечно! Якобсон превратил бы его в пыль! А Якобсон тоже был очень самолюбивый. Не любил соперников.
— Ну, кто же мог быть ему соперником! Наверно, таких и не было.
— Ну да, конечно.
Об Б. Унбегауне:
— Унбегаун прошел весь путь — и в Белой армии был, и эмигрировал. И вот мы встретились…
Он мне рассказывал про смерть Эйхенбаума… что Эйхенбаум сделал доклад, пошел на свое место, сел и умер. Он говорил: «Формалисты много думали над структурой, над началом и концом — вот и Эйхенбаум сделал хороший конец…» (Улыбается.)
Я несколько раз виделся с Эйнштейном. Один раз в 1946 году, в США. «Хотите пойти к Эйнштейну? Он у нас в Принстоне».
Прихожу. Он сидит с босыми ногами, но туфли под столом — на всякий случай, наготове.
Спросил обо мне; я сказал, что я посол Британии в США, что был недавно в России.
— И как — народ поддерживает правительство?
— Нет, там об этом как-то вопрос не стоит — о поддержке. Правительство не от этого зависит.
— Но ведь там социализм?
— Может быть, но не совсем обычный. О демократии там, во всяком случае, и речи не может быть.
Ему это не понравилось. Он принял меня, видимо, за какого-то американского полковника. А Америку он тогда очень не любил — за бомбу, за которую считал себя ответственным.
Он сказал:
— Да, это плохо, когда правительство не имеет полной поддержки народа.
На этом я откланялся.
— В ноябре 1945 года я был в Москве.
— У вас не было чувства, что вот — надежды не оправдались?
Но он даже не мог понять, о чем речь, — у него во время войны не было надежды, которую я имела в виду.
— Но ведь мы были союзниками?
— Да, знаете, но это было особое союзничество. Полного доверия не было.
— Вам все было ясно в 1945 году, что происходит у нас?
— Совершенно ясно. Я думал, что вот если бы произошла такая фантастическая история… Я родился в Риге, я был подданным Николая II и должен был стать советским, — и вот если вдруг у меня нет английского паспорта, а вместо него — советский. Только — пуля в висок, так я это ощущал; это — единственный выход.
В том году в Москве я ехал в метро, и со мной заговорил военный — полковник или майор:
— Вы русский?
— Нет.
— А, украинец?
— Нет, я из Англии.
— А, из Англии…
В разговоре я сказал ему, что мы сейчас ищем профессора русской литературы (тогда еще Коновалов у нас не появился).
Он сказал:
— А вот в ваших лагерях для перемещенных лиц много образованных русских — вы и поищите среди них себе профессора!
— Но ведь ваше правительство требует их возвращения!
(Не запомнились с точностью воспроизведенные И. Берлином слова военного в ответ — что-то о желании самих лиц и о том, что здесь им будет очень трудно, — опасно прямые слова.)
И на следующей же остановке он вышел.
— Да, — сказала я не удержавшись (помня одну из самых позорных страниц британской истории — насильственную выдачу русских после победы нашим палачам), — это очень драматический эпизод. Он как бутылку в море бросал — пытался спасти соотечественников, давая им понять, что их ждет.
Читать дальше
