— Через двенадцать лет.
— Так мало? — сказала Лена (она драила посуду на кухне). — Я ожидала больше.
— А я через шестнадцать! — крикнул я, чтоб она услышала.
Когда-то она уверяла, что не сможет жить, зная свой конец. Что-то теперь будет?
Я побрился и вышел. Лена ворожила над кастрюлей.
— Сходи за хлебом, если можешь, — сказала не отрываясь. — Дома ни куска.
Я озадаченно смотрел на нее.
— И позвони Марье Федоровне насчет Сони. — (У нашей дочери были проблемы с математикой.)
Я стоял в дверях и ожидал, что она еще чего-нибудь скажет. Но она продолжала что-то быстро бросать в кипящую воду.
— Ты еще здесь? — удивилась она, заметив, что я все еще торчу в дверях.
— Лен, — сказал я. — Я тебе сообщил такую новость, а ты…
— Ну что я? — Она вдруг бросила свою кастрюлю и с какой-то луковицей в руках уставилась на меня. — Что я? Что от этого меняется?
— Как это что?
— Что, жрать не надо? Жрать-то небось захотите?
— Но… — Я не знал, что и говорить.
— Или, может, Сонечка пусть двойки приносит за уравнения?
— Но мы же…
— Ну какая разница? Что сейчас об этом думать? Какой толк?
Я не верил своим ушам; молча повернулся и ушел. Нет, я не знал своей жены.
5
Интереснее всего, что мы больше не говорили с ней на эту тему, и ничего не изменилось, абсолютно ничего, даже ссорились, как и раньше, из-за пустяков. Лишь иногда я вспоминал, что, если верить этой проклятой «Книге», осталось нам… Это был какой-то дурной сон — знать точно свой конец и ничегошеньки не мочь изменить.
А тут еще разные ученые книги начали выходить одна за другой: «Мудрость конечного знания», «Смысл знака свыше», «Теория и практика ухода»… Казалось, все наши философы и психологи набросились на горяченькую тему и качали денежки. Народ, понятно, давай все это покупать и читать. Миллионные тиражи. Не смог и я не купить. Почитал. По-ихнему получалось, что сейчас лучше, чем раньше. «Смерть перестала быть подлой неожиданностью…», «Человек теперь смотрит истине в глаза и может рассчитать свои силы» и т. п. Какие-то фирмы по «оформлению ухода» росли как грибы. Поскольку теперь каждый мог знать день своей смерти, то этот день многие превращали в событие сродни свадьбе, крещению и т. д.
В одно из воскресений мне позвонил Перитурин и пригласил «на проводы» (так это теперь называлось) одного своего знакомого. Вернее, это был муж подружки его, Перитурина, жены, той, которой оставалось жить почти ничего. Так вот этот муж был большая шишка, вице-президент какой-то фирмы, богач и закатывал целый бал по поводу своего «дня ухода» (как сообщалось в разосланных приглашениях), человек на пятьсот, в своем загородном замке. Жена Перитурина, понятное дело, отказалась ехать, и приглашение Перитурин предложил мне. Ну, я и поехал, потому что о подобном только читал, но не видел.
Столы были выставлены прямо под звездным небом (было лето) и ломились от яств. Играл духовой оркестр, танцевали; то тут, то там вспыхивали фейерверки.
— Они что, веселятся? — спросил я Перитурина, когда встретивший нас метрдотель провел нас к месту в конце одного из столов.
— Нет, плачут.
— Я серьезно.
— Он что, дурак — приглашать к себе плакальщиков в последний день?
— А где он сам?
— Потерпи, скоро явится.
Ближе к четырем утра компания (если несколько сот человек можно назвать компанией) достигла уже той степени раскрепощения, когда говоришь что хочется и все кажется тебе разумным и прямо блестящим. Вдруг часы на башне стали бить четыре, лестница замка осветилась; последний удар совпал со вступлением фанфар. Народ замер, и вот дверь широко распахнулась и явился хозяин: в красном пиджаке, в галстуке, улыбающийся! С ума сойти! Он спустился еще молодой походкой; внизу его окружили близкие.
После того, как виновник торжества уселся на видном месте, во главе центрального стола, веселье возобновилось.
Четыре утра — это было ноль часов в той местности, где жил издатель «Книги судеб». Начинался, стало быть, день смерти хозяина, и он не хотел рисковать, явился секунда в секунду, чтобы умереть, если что, на глазах. Только теперь я понял смысл расхваливаемой в последнее время «смерти на глазах»: в этом на самом деле что-то было.
Уже наступило утро, а хозяин все еще жил — жил, ел, смеялся и даже танцевал с молоденькими девушками.
— А где же священник? — спросил я сонного, полупьяного Перитурина.
Он поднял голову, посмотрел на меня, как будто бы видел в первый раз:
Читать дальше
