* * *
И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями.
Быт. 1: 10.
Это собрание вод названо Богом морями,
И — видит Бог — хорошо.
В ликующем хоре волн я слышу: «Всевышний с нами!»
Море можно сравнить с собственною душой.
Ибо, как в капле, в ней тот же восторг взмывает
Малой волной в ответ на близость морской волны.
Море — наш старший брат. Море о многом знает.
Мы на четыре дня от моря отдалены.
Но, встретясь вплотную с ним, я вижу, как мы похожи.
Нас создал один Творец, одной любовью дыша.
Свободной воли полет единой десницей вложен
В бескрайнюю зыбь и в зыбку спящего малыша.
Конечно, морская мощь учила людей величью,
Но вот — лежит исполин, распластан пред Богом ниц.
Нас учит зерцало вод, когда мы ответа ищем,
Смирению наших душ, открытости наших лиц.
Читая Фрезера
Я вспомнила, что я вступила в брак
С каким-то деревом задолго до рожденья.
Цветет вокруг родня моя — растенья,
А суженого не узнать никак.
Мы жизнью платим за любовь к богам.
А Бог за состраданье к нам.
То в дереве живет, то — в камне, то — в дороге.
Их помыслы чисты, и чувства строги,
И кроткий вид любезен небесам.
И вот я уподобилась кусту
И вспомнила опять частицы света,
Что научил словам и немоту
Совлек с меня, как ветхие тенета.
В божественном бреду звучащий лес
Не ведает косноязычной муки.
Иль это только показалось здесь —
В разладе с будущим, с былым в разлуке?
Суэцкий канал
Пустыню видно с теплохода.
Она лежит на желтых лапах.
Она — не зверь, и даже запах
Не выдает ее природу.
А мне знакомо изначально,
Как будто даже до рожденья,
В ней нарастающее пенье,
Что возникает беспечально,
Безудержно и бессловесно,
Но вечности равновелико.
В нем промелькнут, подобьем блика,
Какой-то путник неизвестный,
Корзина-люлька, два верблюда,
Не возвратившихся в селенье…
И дальше понесло их пенье,
Куда — не знаю, но — отсюда.
Нечеловечески невинна
Пустыня (нет соблазна древа?).
С космическим сыпучим чревом
Их связывает пуповина.
И если щелки глаз разлепит
Пустыня, взгляд узнаешь сразу —
Ленивой бездны желтоглазой
Во всем ее великолепье.
Русские в Австралии
О судьбе России разговор за чаем.
Пенсионеры все с выправкой офицерской.
Старость вселилась в дом, но не замечают,
Не замечают здесь самозванки дерзкой.
В прошлом недавнем — конторщики, кочегары,
Кто-то посуду мыл, кто-то чинил заборы,
Но голубеет кровь с годами. Недаром
Смотрят на австралийцев орлиным взором.
Будто и вправду будет, как в сказке было:
Еще придут, позовут владычить и править.
Призрачный белый конь ржет, как кобыла.
Призрак коня… Конь блед… Вестник державы.
* * *
Отцу Павлу Адельгейму, приютившему десятерых подростков из вспомогательного интерната.
Каменистая почва, в которую сеют зерно.
Безнадежное дело, которое Богом дано
Во смирение пахарю, прочим же — во искушенье.
Но дебильные дети блаженно пускают слюну
И безгрешно смеются, возможно, спасая страну
От чего-то еще пострашнее.
Разум наш развратился, и соль потеряли слова.
Будут новые люди безмолвно расти, как трава,
К ним никто докричаться не сможет.
Им неведомо будет добро и неведомо зло.
Ной построил ковчег. Так когда-то зверькам повезло.
Все по Книге… Но смилуйся, Боже.
* * *
На краткий миг земля и небо вместе,
На краткий миг — на праздник Рождества.
Бог, как всегда, не узнан, неизвестен,
В пристанище случайном ночевал.
И, как всегда, мы не туда смотрели
И видели сгустившуюся тьму,
Не замечая тихой колыбели
И мудрецов, склонившихся к нему.
* * *
Памяти Ивана Кадушкина.
Дни открытых дверей
Для бедняг, оставляющих землю.
Белорус ли, еврей
Иль чеченец — любого приемлют
В эти светлые дни
Высочайшей амнистии Божьей.
Улетают они
В мир, куда остальные не вхожи.
Там ни зла, ни мытарств
И ни муки, хмельной и повинной.
В величайшем из царств
Все легки, словно пух тополиный.
Владимир Лорченков
Дом с двумя куполами
Лорченков Владимир Владимирович родился в 1979 году в Молдавии. Окончил факультет журналистики Молдавского государственного университета. Живет в Кишиневе. Печатается впервые.
1
…А крыши на домах Этейлы все были из жести потому, что свой первый дом он поднимал, когда был совсем молод — восемнадцати лет — и денег, чтобы покрыть их серебром, у него не было. Не беда, думал молодой и тщеславный Этейла, гордость моя сродни тщеславию, и если покрыть крышу жестью, та заблестит, как серебро, — Богу ведь все равно, что блестит там, на земле, лишь бы блестело и радовало глаз. Тогда он будет добр к Этейле и, может быть, каждый день станет дарить ему радугу. А когда Этейла, молдавский цыган, разбогател на маке, то по старой привычке крыл крыши жестью.
Читать дальше
