Эдуард Тополь - Настоящая любовь или Жизнь как роман

Главным моим ощущением во время первого визита к Кичину было все же не ощущение его семейного достатка, а наоборот — чувство нервозности, скандала, почти истерики, которые царили в воздухе этой квартиры. Евгений Кичин — совершенно седой, небритый, неряшливо одетый во что-то домашнее и явно невыспавшийся — встретил нас в дверях квартиры и тут же провел на кухню, извиняясь за беспорядок в квартире. И хотя беспорядок был очевиден — пол в квартире не подметали, наверное, неделю, на диване валялись смятое одеяло и подушка, даже на хрустальных бокалах был слой пыли, — дело было не в этом беспорядке.

— Меня выпустили из КГБ две недели назад, — объяснил Кичин. — Прихожу домой — жена со мной не разговаривает, дочка тоже. В чем дело, спрашиваю. Молчат. Потом добился. Оказывается, мало того, что следователи КГБ допрашивали их — и жену, и двенадцатилетнюю дочку — по два раза в неделю все эти девять месяцев! Мало того, что они водили жену на пустыри за нашими «Черемушками» и требовали, чтобы она показала, где я якобы золото зарыл, — это еще не все! Они сказали моей жене, что у меня две любовницы — одна якобы на судне, на время плавания, а вторая — в Одесском пароходстве машинистка. И даже показали ей мои любовные письма к ним — фальшивые, конечно. Но жена поверила, и пожалуйста — в квартире бардак, сплю на диване, жена требует развода. Так что, если хотите поговорить, лучше пойдем куда-нибудь в ресторан…

…На Мадагаскаре, в Тулеаре, портовые власти не разрешили капитану Кичину ввести в гавань горящее судно «Требинье». Они не без основания считали, что если открыть трюм, в котором горит хлопок, то огонь может переброситься на причалы.

— Я стоял на рейде Тулеара, как дурак с помытой шеей, — рассказывал Кичин. Эта русская пословица означает, что все, что сделано, сделано зря, напрасно.

И действительно, советские моряки, рискуя жизнями, в штормовом океане взяли на буксир горящее судно, привели его сквозь шторм в порт, чтобы с помощью портальных кранов выгрузить из трюма тюки горящего хлопка, и — нате вам: их даже не подпускают к причалу, где стоят эти портальные краны! Больше того, из Лондона прилетели эксперты Ллойдовской страховой компании, чтобы решить, можно спасти судно или нет. Иными словами, платить Югославии страховку за это судно как за погибшее или не платить, обвинив югославского капитана в том, что он бросил судно, которое еще можно было спасти.

Два дня эксперты Ллойдовской страховой компании обследовали «Требинье» и пришли к заключению, что… судно спасти нельзя.

Но Кичин не сдавался. Он нанял в порту сотню черных грузчиков. Он пообещал щедро заплатить, если они откроют трюм с горящим хлопком и с помощью багров, крючьев и корабельной лебедки вытащат из этого трюма тюки с горящим хлопком.

На следующий день несколько дюжин крохотных лодок приплыли к стоящим на рейде Тулеара «Мытищам» и «Требинье». Черные мускулистые грузчики проворно взобрались на борт «Требинье». Кичин сам командовал их работой. Они зацепили лебедкой раскаленные створки люка того трюма, где горел хлопок, потянули их и…

Столб белого пламени вырвался из открывшегося трюма. Это было как пушечный выстрел — даже на берегу в домах задребезжали стекла.

А перепуганные черные грузчики — все до единого — мигом сиганули с борта «Требинье» в воду — с двадцатиметровой высоты! И тут же отплыли от судна на своих лодчонках, без оглядки и изо всех сил гребя к берегу.

Так Кичин остался и без наемной рабочей силы.

— Я снова собрал команду в кают-компании, — рассказывал Кичин, — я сказал им, что если мы сами, своими руками не вытащим этот е… хлопок из трюма, что ж, весь позор этого неудавшегося спасения я возьму на себя. Но вы понимаете, это же была моя команда. Я сам набирал их в Одессе, и каждый из них ходил со мной в плавание раз по шесть-семь. И не важно, что многие из них были или старше меня, или одного со мной возраста. Во флоте капитан — это как отец, даже если он вдвое младше своих подчиненных. Поэтому моя команда — это как бы я сам. Если я хороший капитан, конечно… Короче, у меня было 35 добровольцев вручную вытаскивать из люка этот горящий хлопок.

Да, представьте себе: они вытаскивали тюки с горящим хлопком практически вручную — баграми, крючьями и корабельной лебедкой. Позже, во время съемки фильма «Море нашей надежды», моя киногруппа пыталась воссоздать эту ситуацию. Киностудия арендовала у Одесского морского пароходства грузовой теплоход класса «Требинье», специалисты-пожарники обложили стенки одного из трюмов плитами невоспламеняющегося асбеста, затем загрузили в этот трюм три или четыре десятка тюков с горящим хлопком, и киногруппа приступила к съемкам. Но ни актеры, одетые в асбестовые противопожарные костюмы, ни операторская группа не выдерживали внутри этого трюма-жаровни больше десяти — пятнадцати минут. Проклиная на чем свет стоит автора сценария — с употреблением самых «изысканных» оборотов русского мата, — они выскакивали из трюма и отказывались от своих ролей, требовали отвезти их на берег. Позже, когда я с обидой спросил у режиссера Овчаренко, почему он не пригласил меня на эти съемки — ведь в его распоряжении был целый теплоход, то-то мы бы погоняли на этом теплоходе по Черному морю, — он сказал мне: «Да тебя бы просто убили актеры за этот эпизод в трюме с горящим хлопком!»