Е. Холмогорова - Граница дождя - повести

Так или иначе, каждая встреча, даже телефонный разговор с Митей оставлял легкий звон в голове: «Все могло бы быть иначе», — а Маша этого боялась, потому что осколки и впрямь легче собрать на газетку, чем ползать по земле, а потом все равно еще долго и всегда внезапно укалываться о невидимые прозрачные жала.

Прошел девятый день, отшумел Новый год, наступил день сороковой. Маше даже было странно, что вот пройдет эта дата и время опять начнет отсчет от Рождества Христова.

Снова собрались в Обыденском на огромной кухне: те же люди, те же Зинаидины фирменные блюда. Но на этот раз объединивший их повод уже отчасти стерся, заслонился течением жизни, и с первых же минут Маше это было неприятно. Она укорила себя за ханжество и уже хотела усаживать всех за стол, как вдруг ее осенило:

— Подождите минутку, сейчас надо исполнить очень важное желание Балюни.

И, заинтриговав всех, исчезла в Балюниной комнате. Мельком ужаснувшись количеству вещей, каждую из которых придется взять в руки и определить ее дальнейшую судьбу, Маша открыла квадратный чемоданчик с пластинками. Трио Чайковского нашлось на удивление быстро. Маша позвала Сережу, он перенес на кухню допотопный проигрыватель, все расселись вокруг стола.

— Балюня просила вспоминать ее под эту музыку, под трио «Памяти великого артиста», — торжественно произнесла Маша, лукаво умолчав и о том, что Балюня просила сделать это на похоронах, и, конечно, о том, как она упрямо настаивала, что лучшее исполнение этого трио принадлежит квартету имени Бородина. Даже странно, что такой простой способ снять камень неисполненного обещания с души не пришел ей в голову на поминках или на девятый день.

Музыка плыла над нетронутыми горками салата, затейливо украшенного морковью и зеленью, над экзотическими цветками ярких бумажных салфеток, манящими каплями рассола на отборных огурчиках, отражалась в гранях рюмок и бокалов — стол был накрыт «на три хрусталя», как не без гордости говорила видавшая виды Зинаида Петровна…

Маше было радостно, что хоть в какой-то форме она выполнила Балюнину просьбу, но думала она вовсе не о ней. Почему-то ее подленько и несправедливо веселила злорадная мысль, как мучается сейчас отсрочкой первой рюмки Зинаидин муж, как тяжко выдержать плач скрипки самой Зинаиде Петровне, как бурчит от голода в животе у пришедшего прямо с работы Сережи и как переживает педантичная Надюша, что не накрыла мясное ассорти пленкой — заветрится.

Она смотрела на лица людей, объединенных понятием «самые близкие», и чувствовала, как разрастается холод внутри. Это что же, за свою жизнь она не сумела найти действительно близких? Их объединяла Балюня. Теперь с Сережей они будут созваниваться по выходным, Мамонтовых поздравлять с праздниками, Верочка отошла далеко, и именно об этой утрате вдруг особенно горько прорыдали струны, Надюша была как бы ее частью, каким-то дополнительным внутренним органом, необходимым для нормального функционирования организма, — и только, но с особенным раздражением Маша оглядела загорелое, отдохнувшее лицо Володи — и это ее так называемая личная жизнь? — а Митя сидел, далеко отодвинувшись от стола, как будто хотел отделить музыку от истомившихся ожиданием яств, и Маша почти физически ощутила исходящую от него опасность, угрозу ее спокойствию. Она не чувствовала, что по щекам текут слезы, и не догадывалась, как уважительно смотрят на нее остальные, устыдившись, что уже не испытывают такого горя.

— Нет, хоть режь меня на куски, я его увезу к себе! — Маша уже распалилась по-настоящему. — Или, может быть, оно тебе приглянулось, тогда ты так прямо и скажи!

— Маша, уймись, кому нужна такая рухлядь! — Сережа вдруг засмеялся. — Ну наконец-то у нас все как у добрых людей: ссоримся из-за наследства, а то никакой тебе «Саги о Форсайтах». Но ты все-таки подумай — куда в твою чистенькую, вылизанную квартиру это ободранное, продавленное кресло? Сдвинь его спокойно в тот угол, где все на выброс.

Стронутые со своих мест вещи оказались совсем другими, поменяв размер, форму, даже цвет и вне привычной комбинации превратившись из антикварных в очень-очень старые, чье место и впрямь во дворе около мусорных контейнеров, откуда их быстренько растащат на дачи хозяйственные мужички или окрестные бомжи для оборудования подвалов и чердаков. Но кресло, в котором Маша провела последние месяцы, казалось, обрело формы ее тела; так уютно она погружалась в его раковину, привычно ощущая под собой выпирающую пружину, что расстаться с ним было невозможно.