Татьяна Соломатина - Естественное убийство. Невиновные

– Сева, ну всё как-то руки не доходят! Клянусь, я сделаю!

– Ты клянёшься уже давно. Ты или не клянись, или крест сними. Вместе с Библией с прикроватной тумбочки. Руки у него не доходят…У тебя вообще только одно место до дела доходит… Так, Дарий, слазь с меня немедленно. Георгине всего четыре месяца, так папка потому и носит её в тряпке. Ну и потому что папка. А ты мне – никто. И к тому же чуть не спровоцировал у меня разрыв мочевого пузыря от внешних воздействий. Ваша Алёна что-то долго не идёт… Кто она такая, кстати?

– Папина однокурсница!!!

– О, папина однокурсница? Слава богу. Пожилые женщины меня не интересуют!

– Она красивая! – обиделся за неизвестную Алёну Дарий. – Когда вырасту, я на ней женюсь!

– Геронтофилия ненаказуема, если по обоюдному согласию сторон. Но я бы на вашем месте, Семён Петрович, показал бы отрока психиатру.

– Папа сам бы на той Алёне женился в своё время, – хмыкнул Сеня. – Да от ворот поворот дали.

– Как же Олеся Александровна допускает присутствие в вашем доме этой роковой женщины?! – делано ужаснулся Всеволод Алексеевич.

– Ты сам всегда настаивал на том, что Леся – умная. Кроме того, она любит Алёну. И Алёна, между прочим, тоже умная. И кроме того, её всегда интересовали мужчины совсем иного типа.

– И какого же?

– Такого, как ты!

Если бы в этот момент не сдохли батарейки в налобном фонарике, внезапно ставшем из чрезмерно яркого слишком тусклым, Северный увидел бы, что у его молодого друга какая-то слишком жизнерадостная мина.

– Даже китайские батарейки подчиняются космогоническим законом бытия и перед окончательным угасанием могут имитировать жизнь якобы осознанными и осмысленными действиями. Но агония есть агония… Сеня, друг мой, если нам в ближайшие пару минут не откроют дверь, то я помочусь прямо здесь. Дарий, – обратился он к довольному мальчишке, мечтавшему, чтобы дверь не открывали никогда и он так бы стоял и стоял, держа за руку большого, красивого, умного, таинственного дядю Севу, – что ещё расскажешь про неведомую мне прежде Алёну? Смотри, оказывается, я не всё знаю про твоего папку, хотя почти десять лет регулярно выношу его словоизвержения.

– У Алёны на руке татуировка. Рогатая лошадь и пятнистая кошка.

– Единорог и леопард? Как интересно… Единорог – мифическое существо, символизирующее целомудрие, а леопард – символ жестокости, свирепости, агрессивности, неустрашимости и неусыпности. Эта Алёна – толстая старая дева? Хуже старухи может быть только толстая, злобная старуха-девица с недремлющим оком.

– Я тебе уже сказал, что она – красивая! – Дарий топнул ногой и вырвал руку у дяди Севы.

– Вот оно, брат Дарий. Не из-за дихотомии добра и зла теряют друзей мужчины, а банально из-за баб. Стоять тебе теперь в темноте этого заваленного хламом коридора без моей руки, а всего мгновением прежде мечтал ты о том, что дверь не откроется никогда, и будешь ты ладонь к ладони с дядей Севой, и на вас нападут пираты или вампиры, но ты спасёшь дядю Севу ценой собственной никчёмной мальчишеской жизни, а теперь готов растереть его в порошок из-за какой-то…

– Откуда ты знаешь, о чём я мечтал? – восхищённо спросил пацан и снова уцепился за руку Северного, забыв об Алёне.

Но тут наконец дверь открылась. Вот всегда бедным детям кто-то обламывает мечты. И – конечно же! – первой в очереди на облом вашей мечты будет ваша же младшая сестра!

– Даша – дура! – сообщил ей Дарий.

– Сам дурак! – ответила ему семилетняя сестрёнка. И, кинув плотоядный взгляд на Всеволода Алексеевича, раскраснелась, как спелый арбуз.

– Ты эдак когда-нибудь до апоплексии себя доведёшь любовью ко мне, деточка! – сказал крохе Северный. Затем наклонился к ней и поцеловал в щёку. Даша аж взвизгнула от счастья и тут же скрылась в недрах соколовской квартиры. И уже оттуда прокричала:

– Дядя Сева, я вам сегодня нравлюсь?

– Ты мне всегда нравишься, котик. Ты единственный оазис чистоты под этой загаженной крышей. Я всё заметил, не волнуйся. И новое платье, и бусы, и причёску волосок к волоску, как у английских леди из сериалов. Ты – прелесть, и я уже жду не дождусь, когда ты вырастешь и бросишь своих засранцев маму и папу. – Всеволод Алексеевич говорил негромко. Повышать голос не было необходимости. Маленькая Даша Соколова всегда очень ждала его. Всегда принаряжалась, причёсывалась и украшалась. Выходила его поприветствовать. А затем – пряталась за ближайшим дверным косяком и млела от присутствия дяди Севы. Млела и подслушивала. Подслушивала – и млела.