Дон Делилло - Имена

— В Бремене.

— Все это как-то не стыкуется.

— Ну значит, мне померещилось.

— Разве что у него друзья в какой-нибудь из здешних левых газет. Может, он разыгрывает из себя шпиона-любителя. Коммунистические газеты обожают называть имена иностранных корреспондентов, которые, по их мнению, связаны с американской разведкой.

— Это на него не похоже.

— Согласен.

— Что я имею в виду? Что он слишком человечен?

— Да.

— А ведь так оно и есть, знаете. Ваша правда, он способен на глубокие переживания, но они легко переходят в мягкость, в сочувствие. До чего противно думать, что он мог меня использовать.

— Вряд ли, — сказал я. — Если ему нужна была информация, он должен был предвидеть, что рано или поздно я узнаю о его расспросах.

— А может, он рассчитывал на мое молчание.

— Но вы не стали его хранить.

— Ужасно, правда? Он думал, я настолько от него без ума, что не выдам.

— Вряд ли. Наверняка есть объяснение. Он обещал позвонить. Я не буду даже пытаться его найти. Дождусь, пока сам позвонит.

— Он упоминал еще кое о чем в связи с вашей деятельностью.

— С моей деятельностью? А какая у меня деятельность? Я думал, мы как раз его деятельность обсуждаем.

— Чем больше я размышляю, тем больше мне кажется, что все это мои фантазии.

— Он обещал позвонить. Я дам ему шанс объясниться, прежде чем подниму эту тему. Когда вы с ним увидитесь?

— Он сказал, жди звонка. Но не позвонил.

— Значит, еще позвонит. А как там Чарлз? Как насчет той работы в Бейруте?

— Маловероятно, — сказала она.

— А вы хотели вернуться?

— Туда? — Она словно удивилась моему вопросу.

— В таком случае, зачем ему было ехать выяснять насчет этой работы?

— Чтобы пересекать на такси Зеленую линию. Чтобы расплываться в улыбке до ушей, когда израильские реактивные самолеты переходят звуковой барьер. Ему нравится рев, грохот. Чтобы прикидываться невозмутимым, когда за углом начинают строчить пулеметы. Вот зачем он поехал.

В ее усталом голосе появился легкий презрительный напор. Он предвещал начало монолога, внутренней речи, не нуждающейся ни в контексте, ни в слушателе.

— Чтобы тянуть свое пиво и болтать с коллегой, когда за окном поливают минометы, или что там они делают. Абсолютно бесстрастно. По-моему, он живет ради таких минут. Он больше всего упивался ими в Ливане, как демонстрациями — в Панаме, когда мы там жили. Стоило начаться антиамериканской демонстрации самого худшего сорта, как он цеплял себе на лацкан значок с «Юнион Джеком» и пер прямо в толпу. Как же я возненавидела этот значок. Он искренне верил, что с ним его не тронут. А теперь сидит в чьем-нибудь офисе в Бейруте, когда на улицах полно ополченцев. И ни один мускул не дрогнет на его лице. Он зашел поболтать. Какой смысл волноваться, вечно повторяет он мне. Искренне убежденный, что рассуждает здраво. Точно люди волнуются после того как решат, что надо бы поволноваться, примут сознательное решение. На улице швыряют фанаты, стреляют из ракетниц. Какой смысл волноваться? Какой?

Второй звонок раздался за минуту до моего ухода на службу. Звонила Дел Ниринг — с Пелопоннеса, из будки на главной площади Аргоса, где она дожидалась афинского автобуса. Просто хотела сообщить.

Мы сидели в гостиной.

— Чья мебель?

— Арендованная, — сказал я.

— Чем собираешься ужинать?

— Сходим куда-нибудь.

— Когда?

— В полдевятого, в девять.

— Ты живешь как я, — сказала она. — С трудом верится, что через день-другой я буду дома. А мне понравилось ехать на автобусе. Он шел в конкретное место. Я знала, куда.

— Ты похудела.

— Калифорния. Мой организм нуждается в подкреплении. Что это я пью, Джим? Вернее, Джи-им. — Я решил, что это ее версия произношения одноименной арабской буквы. — Славно ли нынче поработал, Джи-им? А мраморный пол у тебя из настоящего мрамора?

На ней были ботинки, джинсы и тонкий свитер с обрезанными рукавами. Ноги она положила на столик. Пила она кумкватное бренди, от которого я старался избавиться много месяцев.

— Где Фрэнк? — спросил я.

— Где Фрэнк. Ладно, раз уж ты кормишь меня ужином и пускаешь переночевать. Ты не против, Джи-им? Я у тебя переночую? В отдельной комнате? Чтобы мне не тащиться в очередную гостиницу?

— Конечно.

— Ну, тогда он все еще там. Прочесывает горы. Андал не появился там, где обещал. Встреча не состоялась, и никаких следов ни его, ни остальных. Первую неделю Фрэнк повторял, что дает ему еще один день. Печальное зрелище. Я честно хотела не уезжать. Старалась как могла. Еще день, потом еще. Он начал обшаривать местность к северу от тех башенок. Высокие равнины, где теряешь из виду море. Там отвратительные дороги или вообще бездорожье. Дубы цвета ржавчины, вдалеке то и дело стреляют из ружей. Я стала ощущать во всем этом что-то совершенно бессмысленное. Но в чем можно убедить Фрэнка, если ему вожжа под хвост попала? Сначала я ездила с ним. Потом торчала в гостинице. Во вторую неделю он уже мало что говорил, я тоже. Он все отыскивал новую грязную дорогу, новый поселок. Расспрашивал людей, размахивал руками, показывал точки на карте. Я чувствовала во всем этом что-то выморочное, внутри этого была какая-то пустота. Я пыталась объяснить, но не знала как, да он меня и не слушал. В конце концов я решила плюнуть. Пусть человек делает что хочет. И я пошла выяснять, как оттуда уехать.