Клэр Морралл - Изумительное буйство цвета

Она хихикает.

— Мама мне бы не разрешила так делать.

— Меня это не удивляет, — говорю я, находя салфетку и пытаясь вытереть скатерть.

Я нервно поглядываю вокруг, но обслуживавшие нас за прилавком девушки в красно-белых хлопчатобумажных халатиках заняты продажей хлеба и раскладыванием булочек по пакетам.

Мне ясно, что две пожилые дамы, сидящие рядом, видели, как все это произошло. Я заметила их, еще когда мы вошли, они сидели перед огромными пирожными с кремом, воспитанно подносили ко рту кусочки нужного размера на серебряных вилочках. По-видимому, они настолько хорошо знают друг друга, что им не о чем даже поговорить. Они едят и пьют свой кофе в молчании, наблюдая за другими людьми, как будто мы на сцене, а они — публика. Я чувствую на себе их взгляды и понимаю, о чем они думают. Разве не следует ребенку быть в школе? Мне хочется повернуться к ним и сказать: «Посмотрите, она же больна. Разве вы не видите? Ей и жить-то осталось недолго».

— А откуда взялся ребеночек? — спрашивает Меган.

Я теряюсь. Естественно, в наши дни каждый ребенок знает, откуда берутся дети. Она же читает «Только семнадцать». И она должна знать.

— Знаешь ли, — говорю я, — нужно, чтобы были мама и папа.

Я умолкаю: а вдруг она этого не знает. Она же думает, что у нее нет отца.

Она смотрит на меня с презрением:

— Я имею в виду того, вчерашнего ребенка. Откуда он?

Я не знаю, что сказать. Мне нужно было за все это время придумать какое-то объяснение, но мне это как-то не приходило в голову.

— Я нашла ее, — говорю я. — Это не мой ребенок.

— Где же ты ее нашла?

Я делаю глоток кофе, но все же ничего не могу придумать.

— В кроватке.

Меган кивает и, похоже, принимает такое объяснение.

— Многие дети лежат в кроватках или в колясках.

Я меняю тему:

— Твоя мама работает?

— Что это значит? — говорит она, смущенно поглядывая на меня.

— Ну, уходит она на работу? То есть ходит зарабатывать деньги?

Ее лицо проясняется.

— Она получает деньги. На почте получает.

— Ну а что с папой?

Лицо сразу мрачнеет.

— Нет у меня папы.

Я думаю о том, почему она так настойчиво отрицает существование папы.

— Может, у тебя есть другой папа? Отчим?

Она смотрит в сторону, и я понимаю, что моя догадка верна.

— Какая же ты дура! Он не считается.

— Тебе нужно расширять свой словарный запас, — говорю я. — «Дуру» можно заменить на «зануду».

— А я-то думала, что мы ехали на море, — говорит она.

Когда мы выходим, яркое утреннее солнце совсем закрыли тучи, а ветер так и не прекратился. Те самые темные тучи, которые казались такими далекими, когда мы были в поезде, теперь висят почти над головой. Я дрожу от резкого порыва ветра, пробравшего нас, как только мы вышли из кафе. Обеспокоенно смотрю на Меган, но она, кажется, и не чувствует ветра в своем новом пальтишке. У нее есть капюшон, так что если пойдет дождь, то ей он не страшен. Смотрю на свое легкое пальто. На мне юбка и колготки, это менее всего подходит для прогулки по пляжу.

— Куда идти? — спрашивает Меган.

— Не знаю.

— И как же мы туда доберемся?

Я неуверенно озираюсь.

— Пойдем спросим у кого-нибудь, — говорю я и иду обратно к кафе.

Когда мы вместе идем к морю, Меган берет меня за руку, и меня пронизывает ощущение счастья. Мне достаточно этого. Я могу так идти без конца. Мысль, четко оформившись, бьется у меня в мозгу. А что, если Маргарет никогда не была хорошей матерью? Все это время в моем сознании жил образ моей матери, доброй и заботливой, и я думала, что эта мать — Маргарет, но думала так ошибочно. Я ничего не знаю о Маргарет. Никогда с ней не встречалась.

Новая мысль прочно застревает в моем сознании. Возможно, Дина отказывалась подчиняться именно потому, что ее мать не понимала ее. А что, если отец был прав и нам всем было лучше без матери?

— Что, мы почти пришли? — спрашивает Меган.

Море виднеется прямо за низкой стеной в конце дороги.

— Да, — говорю я.

Мы переходим дорогу, и морской берег оказывается прямо перед нами. Несколько человек сидят на пляже за старательно установленными щитами, но для купания слишком холодно. Чайки парят на ветру, падают вниз и вновь взмывают вверх. На какую-то секунду я останавливаюсь и смотрю на них. Что-то такое есть в их пронзительных криках, что проникает прямо в меня, входит именно в то отверстие, что образовалось у меня внутри с тех пор, как умер Генри. Внутри меня пустота. Во мне ничего не осталось для создания ребенка: там, где следовало зародиться новой жизни, существует всего лишь пустое место.