О «Так победим!» М. Шатрова («отставного литератора, привыкшего некогда побеждать на ленинской ниве»): «Михаил Филиппович был на эпоху старше Михаила Афанасьевича. Поэтому квартирный вопрос он решил до начала работы над пьесой. В обмен на свою кооперативную квартиру у метро „Аэропорт“ он получил при помощи МХАТ пятикомнатное жилье в „доме на набережной“».
И еще: «К Ленину во времена создания спектакля „Так победим!“ у Ефремова, как и у Шатрова, претензий не было. Идея революции и ее вождь не подвергались ни малейшему сомнению». А что же он сам? Имел претензии?
После посещения Брежневым спектакля «Так победим!» «что-то сломалось» в Ефремове, «после визита Брежнева продолжать самообман и льстить себе иллюзией некой „борьбы“ и противостояния „стене“ было невозможно». А Смелянский? Опять выше? Зачем же тогда не раз и не два, сначала — в горьковском ТЮЗе, потом — в Театре Советской Армии, подавал заявление в партию? И вступил он в КПСС — выходит, долгожданно — в «беспросветно тухлое время», когда в партию по идейным соображениям уже (и еще) не вступали… Ничего не написано об этом в «Уходящей натуре».
«Сотня страниц голой публицистики», «чудовищный по объему массив документально-публицистического текста». Справедливо, если только не знать реальной истории отношений Смелянского и Шатрова, например, и того, как многим обязан Анатолий Миронович Михаилу Филипповичу, который в те и последующие годы тянул Смелянского за собой.
А вот разговор Ефремова с Горбачевым в 1985-м: на лбу Ефремова выступила испарина, и, «обнаружив эту испарину, я вопросительно взглянул на Ефремова, а он ответил на мое удивление чеховской фразой, как никогда уместной: „Трудно выдавливать из себя раба“». Не верю в «вопросительный взгляд» и с отвращением отношусь к высокомерному «как никогда уместной».
Кстати, возьмите двухтомник, вышедший к столетию Художественного театра и отредактированный Анатолием Смелянским. Про «Так победим!», про «Серебряную свадьбу», про «Перламутровую Зинаиду» там написано совсем иначе. «Так победим!» и вовсе глядит шедевром. Думается, такая высокая оценка имела основание. Игра Калягина была событием общественной и театральной жизни. Это была выдающаяся роль очень большого актера. Монологи Ленина из пьесы Михаила Шатрова звучали откровением для очень многих. А для других было важно, что это, известное им прежде, доносится теперь со сцены… Так что сегодняшняя переоценка выглядит еще и как совершенно неисторичный подход ученого-театроведа.
Короче, автор не пишет о том, что два или три года назад совершенно иначе оценивал те же спектакли — в разной степени, но всегда с положительным знаком. Ни слова о том, когда, где, почему, при каких обстоятельствах случилась переоценка ценностей, почему так резко он разошелся с собой прежним… Но такого рода автокомментарий был бы возможен только в случае прежнего самообмана и последующего прозрения. Отсутствие комментария, увы, исключает самообман. Повторюсь: пока я читал эту книгу, меня неотступно преследовал вопрос: а где же был автор? Тем более, что взгляд постороннего ему не слишком удается: все время приходится упоминать, где останавливался в разъездах, куда приходилось ходить по вызову, какие «выпадали» льготы…
Похоже на взгляд эмигранта, которому срочно и во что бы то ни стало нужно заверить новое окружение: я, конечно, там был, мед-пиво пил, но не был «с ними», не был своим среди «них». Моя сегодняшняя «правда», мои нынешние оценки — тому порукой и подтверждение!
Глава о Ефремове вызвала наибольшие споры еще до выхода книги. Выше я пытался показать, что претензий хватает и без нее. И все-таки нескольких слов — в дополнение к уже сказанному — она заслуживает.
«Когда разгуляется…» называет главу о Ефремове Смелянский и тут же предусмотрительно закавычивает эти два слова. Ссылается на Пастернака. Умело цитирует!
В очередной раз процитируем Смелянского и мы: «„Завязал“, „развязал“, „выходит“ — это употреблялось гораздо чаще, чем „куски“, „сверхзадача“ или „сквозное действие“»; «Его „критические дни“ не были жестко цикличными. Он их как-то регулировал, сдвигал».
Вместе с другими, решившимися возмутиться, я настаиваю: автор не уважает Ефремова.
Во время очередной «развязки», рассказывает Смелянский, в присутствии высокопоставленной дамы из ЦК Олег Николаевич будто бы подошел к одной известной актрисе и внятно произнес: «Сейчас пойдем с тобой е…» Но вряд ли Ефремов относился к острякам, любившим не по одному разу разыгрывать перед новыми зрителями старые свои шутки. Наличие реальных свидетелей схожей истории позволяет усомниться, что автор мемуаров пишет по собственной памяти, описывает события, которым сам был свидетелем. А не пересказывает и здесь, и прежде, и потом с чужих слов театральные анекдоты и легенды.
Читать дальше
