Виктор Пелевин - Ампир «В»

– Is there no one else?

Ответом, как и в фильме, было молчание.

Маска оказалась неудобной – она давила на нос. Сняв ее, я увидел, что золотой нос расплющен, как от удара молотком. Возможно, Иван Григорьевич не притворялся.

– Рама, – негромко сказал Энлиль Маратович, – не надо перебарщивать. Все хорошо в меру…

Повернувшись к эстраде, он хлопнул в ладоши и скомандовал:

– Музыка!

Музыка сняла охватившее зал оцепенение. К Ивану Григорьевичу подошли несколько халдеев, склонились над ним, подняли и повлекли к выходу. Увидев, что он перебирает ногами, я успокоился.

Халдеи приходили в себя – разбредались по залу, разбирали напитки, вступали в беседы друг с другом. Меня обходили стороной. Я стоял в пятне пустоты с тяжелой маской в руке, не зная, что делать дальше. Энлиль Маратович сурово поглядел на меня и сделал мне знак подойти. Я был уверен, что получу выволочку. Но я ошибался.

– Очень хорошо, – тихо сказал он, хмуря брови. – С этим сучьем только так и можно. Молодец. Напугал их всех до усрачки. Вот что значит молодые мышцы, я так уже не могу.

– Почему только мышцы? – обиделся я. – По-моему, главную роль сыграл интеллект.

Энлиль Маратович сделал вид, что не услышал этого замечания.

– Но это еще не все, – сказал он. – Теперь постарайся им понравиться. Поучаствуй в их разговорах.

С этими словами он погрозил мне пальцем. Со стороны наш разговор выглядел так, словно строгий папаша отчитывает нашкодившего сынишку. Несоответствие мимики словам было забавным.

– Поработать королевой бала? – спросил я.

– Раздеваться не надо, – ответил Энлиль Маратович. – И цепи с пуделем тоже не будет. Достаточно познакомиться с самыми важными гостями – чтобы они знали тебя лично. Идем, я тебя представлю. И улыбайся всем как можно шире – они должны быть уверены, что ты холодная лицемерная сволочь.

Энлиль Маратович подтолкнул меня в сторону трех халдеев, что-то обсуждавших неподалеку, и пошел за мной следом. Когда мы приблизились, их разговор стих, и они уставились на нас. Энлиль Маратович успокоительно вытянул перед собой руки с растопыренными пальцами. Я вдруг понял смысл этого древнего жеста: показать собеседнику, что в руках у приближающегося нет ни ножа, ни камня.

– Все, – сказал Энлиль Маратович весело, – сегодня больше не кусаем. Я парня уже отругал за хамство.

– Ничего-ничего, – ответил крайний халдей, сутулый невысокий мужчина в хламиде из серой ткани, усыпанной мелкими цветами. – Спасибо за увлекательное зрелище.

– Это профессор Калдавашкин, – сказал мне Энлиль Маратович. – Начальник дискурса. Несомненно, самая ответственная должность в Халдейском обществе.

Он повернулся к Калдавашкину.

– А это, как вы уже знаете, Рама Второй. Прошу любить и жаловать.

– Полюбим, полюбим, – сощурился на меня Калдавашкин старческими синими глазами, – не привыкать. Ты, я слышал, отличник дискурса́?

По ударению на последнем «а» я понял, что передо мной профессионал.

– Не то чтобы отличник, – ответил я, – но с дискурсум у меня определенно было лучше чем с гламурум.

– Отрадно слышать, что такое еще случается в Пятой Империи. Обычно все бывает наоборот.

– В Пятой Империи? – удивился я. – А что это?

– Разве Иегова не объяснял? – удивился в ответ Калдавашкин.

Я подумал, что могу просто не помнить этого, и пожал плечами.

– Это всемирный режим анонимной диктатуры, который называют «пятым», чтобы не путать с Третьим рейхом нацизма и Четвертым Римом глобализма. Эта диктатура анонимна, как ты сам понимаешь, только для людей. На деле это гуманная эпоха Vampire Rule, вселенской империи вампиров, или, как мы пишем в тайной символической форме, Empire V. Неужели у вас в курсе этого не было?

– Что-то такое было, – сказал я неуверенно. – Ну да, да… Бальдр еще говорил, что культурой анонимной диктатуры является гламур.

– Не культурой, – поправил Калдавашкин, подняв пальчик, – а идеологией. Культурой анонимной диктатуры является развитой постмодернизм.

Такого мы точно не проходили.

– А что это?

– Развитой постмодернизм – это такой этап в эволюции постмодерна, когда он перестает опираться на предшествующие культурные формации и развивается исключительно на своей собственной основе.

Я даже смутно не понял, что Калдавашкин имеет в виду.

– Что это значит?

Калдавашкин несколько раз моргнул своими глазами-васильками в прорезях маски.

– Как раз то самое, что ты нам сегодня продемонстрировал во время своей речи, – ответил он. – Ваше поколение уже не знает классических культурных кодов. Илиада, Одиссея – все это забыто. Наступила эпоха цитат из массовой культуры, то есть предметом цитирования становятся прежние заимствования и цитаты, которые оторваны от первоисточника и истерты до абсолютной анонимности. Это наиболее адекватная культурная проекция режима анонимной диктатуры – и одновременно самый эффективный вклад халдейской культуры в создание Черного Шума.