Несколько сложнее с группой товарищей из Вахтанговского театра. Примечательно, что премию за работу в спектакле «Дядюшкин сон» получили Этуш и Аронова, но не режиссер, в то время как по соседству Ирина Купченко и Максим Суханов делят премию с постановщиком «Сирано де Бержерака» Владимиром Мирзоевым. Приведет это к естественным в таких случаях обидам и печалям. Но, с другой стороны, тут как раз восторжествовала справедливость: Мария Аронова и Владимир Этуш играют во многом поверх режиссерского «многословия», а в «Сирано…» властная рука Мирзоева чувствуется в каждом шаге актеров. Его режиссура, известное дело, вызывает у многих неприятие и раздражение. Но разве в своих спектаклях он не является продолжателем как раз вахтанговских традиций?!
Тут, впрочем, различим еще один поворот премиально-театрального сюжета.
«Одна абсолютно счастливая деревня», «Война и мир. Начало романа» и «Семейное счастие» в «Мастерской Петра Фоменко» — конечно, из лучших спектаклей теперь уже позапрошлого сезона. Но ведь в то же время вышел «Шут Балакирев» Марка Захарова. Как можно было его обойти?! Там Олег Янковский сыграл Петра Первого, там вообще замечательно играют почти все — Александра Захарова, Александр Збруев, Николай Караченцов, Сергей Фролов… В тот же год Валентин Гафт и Елена Яковлева сыграли в спектакле Николая Коляды «Уйди-уйди», и их дуэт тоже следовало бы отнести к выдающимся достижениям…
Короче говоря, премии, как и чины, «людьми даются, а люди могут обмануться».
Кроме того, премия — любая премия — не в силах выявить те процессы, которые так и остаются внутритеатральными. Уход режиссера из театра, приход, появление нового театрального здания или кратковременная гастроль — все это, значимое для театральной публики и людей театра, естественно, никак не может быть зафиксировано в премиальных списках.
Оборотимся назад: уход Сергея Женовача из Театра на Малой Бронной в 1998-м определил очень многое — и для самого театра, и для Женовача, и для многих артистов, последовавших за своим режиссером. За режиссером, которому оказалось некуда их повести… А смерть Олега Ефремова в мае 2000-го многие тогда назвали главным событием театрального года. Физическое отсутствие Ефремова, который в последние годы не имел уже сил, чтобы работать «как лошадь», совершенно изменило облик не только МХАТа имени Чехова. И так далее. Прошедший сезон привел сразу нескольких новых главных, вывел из тени, ввел в круг московской театральной «номенклатуры» Андрея Житинкина, Романа Козака, Сергея Арцибашева, Вячеслава Долгачева… Тех, кто привык уже быть «вторым» или «приглашенным». Театральных бомжей или жителей театральных малогабариток судьба вдруг произвела в генералы и поселила во дворцы академий.
Прошедший сезон был труден, поскольку начинать его приходилось почти сразу после того, как триумфально завершилась Всемирная театральная олимпиада. Русский театр не был на ней бедным родственником, но слишком велико было число театральных событий, много настоящих, а не выдуманных шедевров. Воспоминание о них, то есть их присутствие в нашей театральной памяти, мешало воспринимать всерьез некоторых наших экспериментаторов…
«На память» о Театральной олимпиаде осталось в Москве два новых театральных здания — Центр имени Вс. Мейерхольда (пока он больше живет как прокатная площадка) и «Школа драматического искусства» на Сретенке. Васильевский театр в конце сезона стал даже поводом для скандала, когда городской голова однажды всерьез поинтересовался, чем же именно занимаются в только что отстроенном уникальном здании. Выяснилось, что спектаклей там не играют. И, не мудрствуя лукаво, решили тут же здание передать тем, кому оно особенно необходимо. То есть «Мастерской Петра Фоменко». Слава Богу, потом уже, поостыв, решили разобраться по существу. Оказалось, что новое здание открыли к Театральной олимпиаде с недоделками, а после олимпиады устранять их было уже не к спеху.
Но в дни Всемирной театральной олимпиады в недостроенном и недооткрытом здании Васильев сумел провести международный форум по проблемам театрального образования и эксперимента, дал выступить не только Тадаши Сузуки, но и монастырским хорам, суфийским дервишам, тувинским шаманам — чего (и кого) здесь только не было.
Здание поражало воображение не только наших, но и заморских театральных деятелей: мало кому удавалось так полно воплотить смелую фантазию. И те, кого новое здание привело в восхищение, особо отмечали, что построено оно не для успешно развивающейся антрепризы, не для знаменитого и, конечно, заслуживающего лучшей участи подвала. А для театра-лаборатории, единственного в Москве, который — по договору с городом — не обязан играть ежевечерние спектакли. Слово «школа» в названии васильевского театра (против других театров-«классов» и «школ») имело всегда прямой, первоначальный смысл: актеры, режиссеры сюда приходили не за известностью и славой, а в надежде на посвящение. На послушание, говоря уже не театральным, но церковным языком; отношение к васильевскому театру как к секте распространено в театральной среде.
Читать дальше
