Эфраим Баух - Завеса

– При таком преподавателе.

– Брось. Укатали сивку крутые горки. Последний анекдот: минимум информации и максимум усилий – луноход. Максимум информации и минимум усилий – мини-юбка.

– Узнаю прежнего Альхена.

За общим завтраком Альхен перезнакомился со всеми израильтянами, поражая их изощренным английским. Пошли прогуляться по городу.

– Какие люди, – восхищался Альхен, – и что им тут делать. Эта же земля пропитана антисемитизмом. Отвращение к жиду прет из всех пор. О да, они все здесь научились политкорректности, хотя с трудом произносят это слово.

Израильтяне же восхищались обширными киевскими парками, зеленью, просквоженной солнечным светом, не ощущая тяжести этого света, замершего в зените солнцем Иешуа Бин-Нуна, а в русском произношении, Иисуса Навина, чернобыльским солнцем, напоминающим – по апокалиптической мифологии последних лет – тихий, большой, беззвучный ослепительный гриб, неотменимо – вопреки нашему желанию – порождающий гибельную антивселенную.

На Крещатике толпилась уйма народу. Но вид у всех был подозрительно болезнен: ползли, как мухи, только очнувшиеся от спячки и уже смертельно усталые.

– Сейчас здесь модна песенка, вариация на слова Галича, – сказал Альхен и пропел:

Киев, понимаешь ли, в противовес гоголевскому Вию не желает, чтобы ему поднимали веки, не хочет видеть весь этот маразм, крепчающий с каждым днем.

Альхен потащил всех на выставку покойного Сергея Параджанова, автора знаменитого фильма «Тени забытых предков», посаженного в тюрьму за педерастию. Даже сидя за решеткой, тот создал, по сути, новую ветвь явно тюремного искусства – самопальные игральные карты, медали из крышек от кефирных бутылок, монеты-талеры. Затаенная не рассеивающаяся печаль стояла в помещении выставки.

Благо, не было официального гида, который хлопотал по организации поездки по Днепру.

Плыли, разглядывая Киев с больших вод – памятник Мономаху с крестом в руке, Андреевский спуск и Андреевский собор, набережные.

Катерок остановился в лесу. Развели костер, жарили шашлыки.

Альхен совсем притих. Сидел, пасмурный, вглядываясь в темень леса.

– В последнее время я примкнул к группе. И знаешь, чем мы занимаемся? Уходим глубоко в лесные дебри. Ведь живем мы на краю черной дыры, бездны, поглотившей сотни тысяч жизней. Раскопали мы историю Девятнадцатой армии. Ее просто заутюжили в Смоленских лесах и болотах. Тысячи солдат занимались единственным делом: попадали в кольцо и выбирались из него, пока их всех не вдавили в Ничто. По сей день мы находим в глухомани скелеты, черепа – несть им числа. Рок бездны тяготеет над этой частью мира. Украина – окраина этой бездны, задавленная Россией – нагое пространство гибели – живущее по подлым законам отбора управителей, которые как сорняки росли и заглушили все живое и талантливое. Ты можешь себе представить это прошлое? Я вижу его, как нефтеналивную баржу, транспортируемую на север по водам, и в ней восемь тысяч заключенных. На палубе три охранника. Задраили люки. Ни еды, ни питья. Но… выпускают «Боевой листок»… Для мертвых. Спасся оттуда лишь один журналист.

– Чего же ты тут сидишь? Ты же полиглот, которым цены нет в Европе.

– Поздно, друг мой. У каждого своя судьба.

Вечером работники Еврейского агентства повезли всех в ресторан «Печерские дзвони». На сцене разнузданные, толстозадые, в брюках в обтреп «грицюки» лихо раскатывали ритмы на контрабасе и саксофоне.

Альхен был тих и печален.

Питер встретил израильтян ливнем при выходе из поезда. Тусклый свет мерцал в коридорах гостиницы «Октябрьская». В номерах из плохо закручиваемых кранов лилась вода. Ковры поражали ветхостью. В туалет у Исаакиевского собора невозможно было зайти из-за вони. И, тем не менее, в подсобке туалета мужики играли в карты.

Для израильтян был особенно ощутим резкий разрыв между былой роскошью и унылой нищетой настоящего. Яркое обнажение банкротства – не только денег, но и слов. За великими лозунгами не оказалось никакого обеспечения. Огромные очереди стояли у магазинов за всем – хлебом, молоком, духами «Ланком». Подземные переходы были залиты грязными водами, через которые ступали по доскам. На досках сидели цыганки с младенцами и просили милостыню. Рядом с собором Спас-на-крови разбирали здание для капитального ремонта. Мусорный след от дома тянулся до Невского проспекта. Перед Гостиным двором, входы которого были забиты досками, лихо наяривал джаз-бэнд. Прохожие бросали деньги в открытый футляр контрабаса. Никакие роскоши Зимнего дворца и Эрмитажа не могли затмить эту нищету.