Она вспоминала людей, сыгравших важную роль в ее жизни, и думала, что Владимир Максимович был прав — этих людей, марионеток, которых кто-то дергал сверху за нитки, и волнообразное движение нитей создавало видимость работы парки — лучше было бы заменить книгами, решительно и бесповоротно, навсегда… Книги безопасны, как меняющиеся картины природы за окном, высокие сосны вдали с общим изголовьем очерченного луной силуэта, рыбой промелькнувшая под брюхом поезда река, топкие низины с огоньками в глубинах тьмы, в свете которых Хома Брут читает Святую книгу… Здесь, в вагоне, было душно от тоски и надежд.
Надя перевела взгляд на спящего Георгия, который во сне улыбался калейдоскопическим картинкам, пробегавшим под сомкнутыми веками: ему снились лодка, стрела, облако, звезда, крест и малахитовая роза.
ВСКУЮ ПРИСКОРБНА ЕСИ, ДУШЕ МОЯ? И ВСКУЮ СМУЩАЕШИ МЯ?
Окончание. Начало см. «Новый мир», № 9 с. г.
* * *
Зной. Сады. Белёны хатки.
В небе вечном облака,
словно новые заплатки
на линялые бока.
Южнорусская равнина,
южнорусская печаль:
нет ни гомона, ни дыма,
ни вола, ни пилигрима —
только выжженная даль.
Все летит, пылит дорога
без начала, без конца
от порога до порога,
мимо пашни, мимо Бога,
мимо милого лица…
* * *
Что ты плачешь, косы расплетая
млечные?
Солонее слез волна крутая,
вечная.
Что влечешься в зыбь горизонталей
осиянную?
Не избудешь там свои печали
покаянные.
Берег спящий волны не разбудят
белопенные.
Ты уйдешь, а в мире все пребудет
неизменное.
Даже тот, который сердце ранил
безутешное,
с радостью проснется утром ранним
безмятежною…
Сновидение
В. Н. Соколову.
…И жутко мне было одной на краю,
когда собирались по душу мою,
звеня ледяными крылами.
И жизнь, что сияла мгновенье назад,
земная, родная, скатилась в закат —
в живое библейское пламя.
И время вернулось в излучину лет,
и бренный язык мой нарушил запрет
на Слово, что было в начале.
И звездного неба коснулась рука,
и даже душа моя стала легка
в своей неизбывной печали.
Но память туманом стояла в глазах,
и я не желала в небесных лугах
свободно витать с облаками.
И плакала горько о бедной земле,
сказать о которой дозволено мне,
но мертвыми только устами.
* * *
Мне голос твой снится и снится,
как будто хрустальные спицы
все нижут петлю на петлю,
которые свыше предела
сжимают безвольное тело —
я обморок этот люблю.
Когда ж от петушьего ора
все сны разбежались, как воры,
застигнутые врасплох,
то в мире и места не стало,
где б не влекло, не шептало
голосом вспугнутых снов…
* * *
В библейском небе только сны и птицы
летают невозбранно,
и ты, душа, смиренной голубицей,
звездами осиянна,
лети, лети от площадей кипучих,
сквозь торг и скорый суд,
за тот предел, где пламенеют тучи
и ветры гнезда вьют…
Мы все уйдем из суеты во славу
грядущих дней,
чтоб укрепить небесную державу
душой своей.
Двое
Уже в лесах начался листьев вычет,
чтоб дать дорогу новому…
Дыша
раздорами, вошедшими в обычай,
они еще пытались удержать
друг друга, горячась, как дети,
и незаметно перешли черту,
когда, до сокровенного раздеты,
увидели друг в друге пустоту…
* * *
В дебри слов ушли и не вернулись
странные попутчики мои,
не отозвались, не оглянулись.
Им вослед не пели соловьи.
Не шумели дерева листами,
не шептала горестно трава
там, где воспаленными устами
воскрешали мертвые слова.
Без любви, без жалости, свинцово
слушал мир в неоновом венце…
Сказано: в начале было Слово.
Значит, Слово будет и в конце.
Евгений Рейн
Призрак среди руин
Рейн Евгений Борисович родился в 1935 году в Ленинграде. Окончил там Технологический институт. Автор нескольких книг лирики; эссеист. Живет в Москве. Лауреат Государственной премии России. Постоянный автор «Нового мира».
Мои учителя
Я хорошо помню своих школьных учителей. Я окончил школу в 1953 году, и, наверное, сейчас никого из них уже нет в живых. Всем им я благодарен, их уроки не прошли для меня даром. Снимаю шляпу перед их памятью. Но настоящими моими учителями, учителями жизни, были совсем другие люди.
Читать дальше
