Елена Стяжкина - Все так

Праздник завершился на рассвете. Но Эрвин сказал Костику, что следующую забастовку ему запрещает профсоюз. Костик и Эрвин позавтракали и уехали в поле.

Вечером двадцать девятого Костик очень хотел спать. Сабина сказала, чтобы он ложился. Сабина сказала, что девочки уехали в ночной клуб. Сабина сказала, что до утра Костика никто не потревожит. И улыбнулась.

Утром тридцатого Костик проснулся и вместо Зоряны увидел конверт.

В конверте лежал билет до Санкт-Петербурга с новой датой вылета. Старый билет с новой датой: второе июля.

Пять тысяч шиллингов с портретом Моцарта. Очень красивая бумажка. Костик, имевший дело только с долларами и “слезами” от Эрвина, никогда такой не видел.

Листок в клеточку. “Желим поново виде фургон. Я обязательно приеду его посмотреть”.

Мардж — сука.

Бабка Люули сказала: “Если бы она осталась с тобой, я бы осталась без тебя. Да?”. “Да, — сказал Костик. — Но это не специально. Я не думал об этом”. “Правильно, — сказала Люули и поцеловала Костика в макушку. — Все правильно”.

Два месяца он думал о том, как вернуть Зоряне деньги. К сентябрю — запил. Буйствовал. Хотел выбросить компьютер, модем, монитор. Успел только растоптать мышь, утопить в ведре клавиатуру и разбить о стену мобильный телефон. Подачки Мардж. Подарки Андреа. Грантовый набор российского ученого. Люули телеграммой вызвала Алика. Алик приехал и прожил с ними две недели. С Аликом Костик не разговаривал. Только сам с собой.

В ноябре Костик завязал и задним числом оформил больничный. В декабре отметил тридцатилетие. Не пил. Вместо него напился Яша. Жаловался на жизнь, на Олю, на тещу, на лыжи, которые “эта семейка” навострила в Финляндию, на отсутствие наследника, дерева и дома. Костик сказал ему в утешение: “Та же фигня”.

В начале две тысячи второго случилось страшное. Шиллинговый Моцарт утратил смысл. Костик рванул в Питер — менять. Но в двух банках ему отказали: евро еще не пришли, а в третьем сказали: “Дураков нет. Подтирайтесь теперь своим Моцартом или езжайте в Австрию и тратьте с богом”. Это было необидно, но странно. Костиковы часы остановились, а все другие продолжали тикать. Идти. Зачем-то идти, наматывая круги по циферблатам. Чужое время стало похожим на одинокого пони, который бесплатно катает на себе детей и взрослых.

Весной Костик издал монографию. Сотрудники стали подозревать его в подлом стремлении к докторской и практически перестали здороваться. Это была большая удача. И, чтобы закрепить успех всеобщего молчания, Костик утвердил себе тему. В ней было все: разделенные народы, женщины, насилие и бедность. Все, что продолжало быть модным, заметным и грантоемким. В июне Костик взялся готовить школьников к поступлению. Ездил на дом, потому что приглашать их в общежитие было глупо и стыдно.

Курс евро к шиллингу, курс доллара к евро, курс рубля… Костик внимательно следил за ними, чтобы не опростоволоситься. Он решил отдать Зоряне и Моцарта, и его эквивалент. Он не знал, что скажет ей при встрече. Но в том, что хотя бы один раз он сможет ее увидеть, не сомневался.

Летом Костика пригласили в Брно и предложили прочесть несколько лекций. Девочек на семинаре было гораздо больше, чем мальчиков. Они вели себя так, что Костик мог выбирать.

Костик выбрал руководительницу проекта: крупного, тридцативосьмилетнего социолога из Кельна Дану Шульц. Она была белой. Она была похожа на кролика-альбиноса. Только глаза у Даны были не красными, а почти бесцветными, как у Люули.

Дана была вежливой, доброжелательной и холодной. Дана была польщена выбором Костика. Дана давно так не смеялась. И ей давно не было так хорошо. “Вообще-то я лесбиянка”, — сказала она по пути в душ. “Я должен знать что-то еще?” — спросил Костик. “Нет”, — покачала головой Дана.

Хорошо. Костик устал знать и не хотел догадываться. Просто семинар. В Брно. Не так далеко от Вены, если вдуматься. Не так далеко.

Дана курила. Но “Прима” ей не понравилась. Дана слушала. Почти так же хорошо, как Алик. Только Дане нельзя было дать под дых. Дана сказала, что если бы каждый мужчина оказался рядом со своей женщиной навсегда, то закончился бы хоровод и весь мир стоял бы парами. “Лежал”, — уточнил Костик.

Какая разница. Если бы каждая женщина, которая узнала своего мужчину, пошла бы за ним, то все исчезло бы в одночасье: прогресс, цивилизация, демократия, наука, литература. Тот, кто уходит, тащит за собой на веревке весь мир.

“А тот, кто остается?” — спросил Костик.