Игорь Каплонский - Ангелы Монмартра

Париж впадал в предвоенную дрожь, что, впрочем, не мешало его обитателям иногда быть веселыми без причины. Фредэ обладал чутьем опытного торговца, а потому был уверен, что паника начнется уже скоро. А в этот период короткого затишья он успеет без особой спешки приобрести всё необходимое. У торговых прилавков папаша без удивления замечал многочисленных стариков – тех, кто помнил не понаслышке версальские штыки в мае 1871-го и знал, что запасливость в тяжелые времена – единственный способ выжить. Пожалуй, если не считать бегства.

Молодежь, которой деды с большей охотой рассказывали о Крымской войне, нежели о Коммуне и сожженном, полувымершем от голода Париже, сейчас жила полнокровно и весело. Парни и девушки влюблялись, расставались, дебатировали в кабачках о политике и искусстве. Здесь неизменно ругали немцев, чьи воинственные настроения не были секретом и вс`е сильнее раздувались в склонной к преувеличениям прессе. Молодых вовсе не заботило выживание. Скорее наоборот, их фантазию тешил воображаемый грохот французских сапог в Сан-Суси и на Александер-плац.

Солнце, столь благосклонное к Иль-де-Франс, особенно любило Париж, а в Париже – Холм Монмартр, увенчанный короной недавно построенной и пока еще не освященной базилики Сакре-Кёр. Святое Сердце было белоснежным и четко отпечатывалось на фоне ярко-синего неба. Жителям Холма поначалу было сложно привыкнуть к новшеству: от столь контрастного и великолепного зрелища зачастую невыносимо слезились глаза. Террасу с лестницей у подножия храма окутывала зеленая поросль, которая отсюда растекалась водопадами по всему Холму. Из зелени выглядывали длинные черепичные крыши с россыпью печных труб. Солнечные лучи покрывали узорчатой тенью алые, желтые, синие ставни домов и нарядно раскрашенные стены, причем каждый этаж в одном и том же доме отличался собственным неповторимым оттенком.

Блики играли на почерневших от времени дощатых вывесках, многие из которых были сколочены еще задолго до того, как Генеральные штаты нарекли себя Национальным собранием. С тех пор вывески переменили множество владельцев. Некоторые деревянные ветераны хранили под слоем современной мазни остатки работ известных мастеров. Кое-где на их отшлифованных временем, обитых проржавевшим железом телах виднелись глубокие выбоины, рубцы и трещины – следы удалого веселья прусских гусар и диких казаков, именно здесь вступивших в Париж в восемьсот четырнадцатом.

Папаше Фредэ, как и большинству горожан, наслаждавшихся ясным небом июльского дня, не хотелось вспоминать о войне. Никто не видел особых причин сомневаться в талантах французских дипломатов, без сомнения умеющих выигрывать войны цивилизованно, кабинетно, в духе нового века. И потому хозяин «Кролика» старался не думать ни о чем серьезном. Он шел вразвалочку, поглаживал живот, затянутый в коричневую рабочую спецовку, жмурился на солнце и время от времени совал в пасть ослице тлеющую папиросу, что приводило в восторг следовавшую за тележкой ребятню.

Ослица стала всеобщей любимицей обитателей Холма три года назад. Этому послужила злая и в то же время остроумная шутка писателя Ролана Доржелеса над поэтом Аполлинером. Тогда Доржелес, ярый противник «модерн-мазни», ухитрился привязать к хвосту ослицы кисть, поставил холст с надлежащей стороны и, время от времени меняя краску, в конечном итоге получил шедевр, названный им «Закат солнца над Адриатикой». Аполлинер, всячески поддерживавший новые направления в искусстве, был в восторге от творения неизвестного автора. Секрет полотна был раскрыт, когда картина с успехом поучаствовала в выставке Салона Независимых и была продана за четыреста франков. В конце концов обман раскрылся, но шутка удалась на славу. Лулу получила титул «Священного Животного» и стала символом Монмартра. А Аполлинера долго трясло от ярости при упоминании о Доржелесе. Папаша Фредэ, чтобы не быть заподозренным в соучастии, – впрочем, его осведомленность в этом деле ни у кого не вызывала сомнений, – сообщил, что в этот день гостил с женой и дочерью у знакомых в Рамбуйе.

На пересечении улиц Лепик и Жирардон, откуда уже были хорошо видны устремленные к небу крылья мельницы Галетт, папашу Фредэ кто-то громко окликнул. Отгородившись от солнечных лучей козырьком-ладонью, он узнал барона Пижара.

– Флибустьера на рею, – пробормотал Фредэ и остановился.

– Семь футов, друг мой! – приветствовал его Пижар. Затем барон извлек из своего военного вещевого мешка морковку и затолкал ее в пасть Лулу. – Добрый день, моя гениальная. Убийственно жарко, не так ли?