А потом вернулась она, вся покрытая сверкающими каплями воды и кристаллами соли. Длинные, прохладные и тугие листья ламинарии спускались у нее с плеча, лаская теплую, вольную кожу, и глаза ее невинные, губы ее винные что-то говорили ласково.
— …щается всегда, — за ветром угадал он окончание.
Алексей Алехин
Поверх старого текста
Алехин Алексей Давидович родился в Москве в 1949 году. Поэт, эссеист, критик; главный редактор поэтического журнала «Арион». Автор четырех лирических сборников. Живет в Москве. Постоянный автор «Нового мира».
XX век
выходы кинозвезд
трупы убитых при терактах в метро дискотеках на ипподроме
запуск рекламный воздушного шара
ж/д катастрофы с куклой брошенной у искореженного вагона
освящение казино и госпиталей
мотогонки
беженцев в одеялах
улыбающихся толпе депутатов
снимает снимает снимает фотограф
меняя объективы
не выпуская жевательной резинки из рта
Бедствия войны
все так обыденно:
остановившиеся часы
показывают обеденное время
Duty free
вот выветрилась и еще любовь
только след
вроде слабого запаха духов
на рукаве
повисевшего в шкафу костюма
Примерка
с некоторых лет
начинаешь примерять к себе чужие смерти
вроде как женщина
прикидывает мысленно к фигуре
висящие в витринах платья
та узка
та чересчур расфуфырена
а эта топорщится так некрасиво
напрасное беспокойство
сошьет на заказ
портной с сантиметром на шее
Старик и душа
когда она явилась ему впервые
то была в наутюженной блузке с комсомольским значком
вроде старшей сестры
потом всякий раз в ином образе и летах
как в новом платье
он чуть не лишился ее
в тот раз что она была девочкой-подростком
и убежала за укатившимся волейбольным мячом
иногда приходила как доктор в белом халате
а в решающие минуты принимала облик мухинской Жницы
ей с ним пришлось поваландаться
и все равно
уже на лестнице
она оглянется уходя и увидит:
старик у окна
и вместо Евангелия
читает утреннюю газету
* * *
Оса, увязшая в клубничном варенье
серебряная ложка — стук!
…вот так и Он меня прихлопнет сдуру:
жужжал, надоедал Ему…
Поверх старого текста
маленький банк
расположился в прежней «стекляшке» на Киевской
стриженые клерки
расставили свои компьютерные столы в хирургической тишине
клацают и шуршат
сквозь банковских
сквозь их хромированные столы
проходят прозрачные тени официантов
в грязных фартуках
волокущие подносы с разбавленным пивом
у тех и других
одинаково скуластые лица
ни те ни другие
не могут выговорить слова «палимпсест»
* * *
Литературная стратегия
Зачем шарахать дверью?
Вот я за собой тихонько притворю обложку.
И посмотрю.
Вряд ли я смогу описать восторг, охвативший всю нашу семью при переезде из города в деревню. Даже тетя Мара, склонная, правда, к преувеличению, не могла похвалиться тем, чтобы когда-нибудь раньше ее так переселяли. Единственное, что можно было бы сравнить с эмоциями, не покидавшими нас во время разгрузки и затаскивания мебели в новое помещение, было, по мнению брата Петера, то чувство облегчения, которое наша бабушка испытала после окончания Второй мировой войны, узнав, что ее старший сын, муж Мары, не скончался в Аусшвице, а возвращается домой. (Еще больше это наше ощущение было сродни веселью самой тети Мары, получившей вскорости уведомление о том, что ее муж — по ошибке! — был кремирован. Бумага содержала также уверения, что все произошло в полном соответствии с желанием покойного быть сожженным после смерти. То обстоятельство, что кремация мужа последовала не за его смертью, а, наоборот, смерть — за кремацией, она сочла пустяком.)
Однако эта история осталась уже далеко в прошлом, была почти забыта и вспоминалась лишь во время неизбежных семейных ссор как один из самых горьких эпизодов семейного прошлого. Переселение целого клана, как заметили наши поразительно скромные и нетребовательные соседи, было, конечно, случаем совершенно другого рода — и у самых отъявленных пессимистов из нас появился румянец. Даже бабушке, у которой из-за инсульта больше не двигалась левая сторона лица, удалось каким-то чудом растянуть правый угол рта.
Дом не представлял собой ничего особенного, он стоял на краю деревни и больше напоминал заброшенную сельскую корчму с подвалом, в котором прежний хозяин, может, по своей воле, а может, и нет, оставил несколько бочек вина (к несчастью или, наоборот, к счастью, совершенно скисшего, в чем нас клятвенно заверила ценительница настоящей жизни тетя Мара). О назначении еще нескольких пристроек оставалось лишь гадать. В одной из них раньше явно находился свинарник. Это установила двоюродная сестра Елизавета, внебрачная дочь Мары. Елизавета ощущала не только запахи, о существовании которых большинство людей просто не подозревает, но могла «почувствовать» историю места, интенсивность и оттенки переживаний, флюиды которых продолжали витать в воздухе и после того, как событие, их вызвавшее, минуло. «Чую поросят», — сказала она, когда вошла в пристройку, которую ее мать, амбициозная, но начисто лишенная таланта самодеятельная художница, решила переделать в мастерскую.
Читать дальше
