Дед на соседней кровати обозлился:
— Бревна жалко? А людей — нет? Гибнут в лагерях, на войне, в тылу, а ты — о бревнах. Лес вырастет через сотню лет, а человек не воскреснет. Победителями не выйдем, побежденные с первых дней…
Беседин исподлобья глянул на соседа, повернулся лицом к стене, а потом сел на постели и спросил его:
— Мы, что ли, по-твоему, войну проиграем?
— А мы с первых дней начали проигрывать. Бежали от немцев. Убитых миллионы. — Он вздохнул. — А уж потом добавились танки, самолеты и пошли на Запад страны освобождать: мы вам протянем руку помощи, а ноги вы сами протянете. — Старик облизнул алые губы доходяги. — А им не надо нашей свободы, им немцы понятнее. — Он поглаживал тонкие сухие пальцы. — Бывал я в тех странах, знаю, что думают о нас поляки, чехи, венгры. Придем в Берлин, но какая там победа… Молчали бы.
— Вам бы еще добавить десятку за такие разговоры…
— А мне и одной хватило. Тяжелые работы. Голод. Сын убит, был отличником в средней школе… Постучите на меня.
— Я этим не занимаюсь и другим не советую.
Врач назначил Беседину внутривенно хлористый кальций. Прошло дня три. Фельдшер Гриша либо забывал о нем, либо не торопился выполнить назначение доктора. Я услышал от Гриши:
— Нужен твоему бугру хлористый кальций как мертвому припарки.
Назначение выполнять полагалось, и я это сделал, рассчитывая на похвалу Гриши, а он бранью ответил:
— Не знаешь броду, не лезь в воду!
— А в чем дело? Больной ждал неделю… Я ввел десять граммов хлористого кальция, как и положено, в стерильных условиях.
— А ты знаешь, что такое хлористый кальций? Чуточку попал мимо вены — омертвение, погубленная ткань, гниль.
— Но я не попал мимо вены! Я видел, как вводишь ты…
— Твое счастье — не вены у мужика, а веревки! А была бы незаметная…
Врач согласился с Гришей, а мне сказал:
— Не торопитесь вливать… Только с нашего разрешения. Раздобуду учебник фельдшера. Вызубрите его. Собираемся открыть курсы для помощников. Много врачей, время есть, и каждому охота поработать на курсах.
На следующий день Беседин сказал врачу:
— За вливание — спасибо. Сразу стало дышать легче. Пусть он, — кивнул на меня, — вливает. Ловко получилось. Сперва от лекарства жжение пошло в ноги, в руки, я испугался, а потом полегчало…
Днями позже Беседин рассказывал мне:
— Ответили из дому. Получил, выходит, право переписки. Держится дом на снохе. А жена моя изробилась. Болеет. Внук пяти годочков читать начал, а другой, семи, на колхозную лошадь верхом сел. Я думаю, толковые ребята вырастут. Посылку жду. Найдется сухая малина, клюква, маленько сала. Подымемся. Неохота умирать в неволе. Родные по-человечески похоронили бы…
Григория перевели в соседний больничный барак — там до крайности требовался фельдшер, а я занял его место. Впервые за многие годы заключения у меня появились стол и стул. Я по-своему расположил на столе бумаги, банки с термометрами. Усердно занимался на медицинских курсах. Смелее работал шприцем, делая в день до пятнадцати вливаний.
Многие больные перед смертью не могли есть, порции их доставались санитарам, мне тоже перепадало пшенной каши.
Беседин помногу раз в день спрашивал, не освобождают ли стариков истощенных. Шептал:
— Умереть бы дома, хоть бы простынкой накрыли. И соседи поплачут… Столько бревен в Сибири, столько затонуло, а досок нет на гробы.
Я рассказал об этом Иванову.
— Зверь был, но бугор другим и не может быть, — ответил он.
Вечером Беседин, растягивая алые губы пеллагрика, спросил меня:
— Извиняюсь, ваш день закончен?
— Что у вас?
— Не потеряйте адрес моей дочери. Любил ее маленькую зимой на салазках… Любил всю семью. Опять вспоминали их. — Слезы катились по его дряблым щекам. — В бригадирах был груб, работа требовала. Каюсь, но негрубых здесь не держат в буграх… Любил своих — напишите об этом дочери. Перед государством ни в чем не виноват, а оно похоронит меня как собаку…
— Оставьте мрачные мысли. Вы из крепкой крестьянской породы, одна треть срока до конца… Пойдут посылки…
— На посылки надеюсь. — Он оживился. — Лук бы прислали, окорок…
Беседин умер ночью, легко скончался.
В одном из ящиков стола, доставшегося мне от фельдшера Гриши, лежали картонки величиной с картежную карту, с фамилиями будущих мертвецов. Заготовлена была картонка и на меня, тоже с веревочкой, чтобы к ноге привязать. Не сомневался Гриша в моей скорой смерти, как и в кончине других пеллагриков. Стер я свою фамилию с картона, заменив ее фамилией грозного бугра. Имя и отчество наши совпадали.
Читать дальше
