Марина Палей
Вода и пламень
Палей Марина Анатольевна родилась в Ленинграде. В 1978 году закончила Ленинградский медицинский институт, работала врачом. В 1991 году закончила Литературный институт. Прозаик, переводчик, критик. Автор книг «Отделение пропащих» (М., 1991), «Месторождение ветра» (СПб., 1998), «Long Distance, или Славянский акцент» (М., 2000), «Ланч» (СПб., 2000). Постоянный автор «Нового мира». С 1995 года живет в Нидерландах.
В яркий день, когда витрины уже завалены хорошо загорелыми пасхальными зайцами, глаз примагничивает оживленное столпотворение возле кирхи. Храм вздымается на невысоком холме — величественный, несоразмерно крупный для этого городка, попавший в него словно по ошибке, — словно рассчитанный изначально совсем на другой, величественный город. Площадка перед кирхой обычно пустынна: лишь две бронзовые фигурки — Христос у колодца и самаритянка — своим постоянным присутствием (особенно это чувствуешь ночью) привносят в открытую небу плоскость уют когда-то горевшего очага. Да, площадка перед кирхой обычно безлюдна, поэтому, уловив праздничное возбуждение, зрачок невольно берется искать пышное облачко девственной белизны, особенно белое на непроницаемом фоне темно-синих мундиров. Воздух апреля так приятно прохладен, так нежен для кожи, но втягивать его приходится по чуть-чуть (досадуя, что в ноздрях от природы нет дополнительных фильтров): едкий, всепроникающий запах свиного навоза насквозь разит беззащитный мозг. Ветер дует с полей, редкостное зловоние накрывает городишко, как муху, — но, даже если бы местная роза ветров, сжалившись, изменила свои очертания, это нисколько не изменило бы существующего положения дел, потому что — кроме этих свежеунавоженных полей — вокруг городка, на много километров вокруг, ровным счетом ничего нет. Мундиры, словно под напором, все прибывая из дверей кирхи, заполонили уже значительную часть площадки, а пышное белое облачко с цветами в руках так и не появляется. Наверное, нелегко проникаться возвышенностью момента, венчаясь под фундаментальный смрад свиных экскрементов…
Невесты, стало быть, нет, и глаз уже ищет кого-то другого — того, из-за кого под открытым небом роятся сейчас наглухо зашитые в мундир люди. Возможно, это знаменитый преступник-рецидивист, который довольно находчиво прятался, пока его только что не накрыли, за трехсотлетним алтарем. Возможно, сейчас я как раз вижу полицейских специального подразделения, которые прибыли для поимки этого крупномасштабного террориста, тактически верно избравшего своим убежищем кирху Святого Бриктиуса. Полицейских собралось гораздо больше, чем это необходимо, — многие явились просто так, за компанию, потому что такое событие — громадная честь для городка в семь тысяч тел, затерянного среди вестфальских полей…
Поднимаюсь по широкой каменной лестнице, к самой кирхе, и вижу, теперь вблизи, тех же казенных людей в по-прежнему загадочной форме. Они возбужденно расхаживают по мокрому, свежеполитому гравию, с громким хрустом шуршащему под их грузными башмаками, как сырая гречневая крупа. Какое-то одно мероприятие закончилось, другое еще не началось… Отлично выбритые, довольно упитанные мужчины несут на себе эти новехонькие парадные мундиры с нескрываемым физиологическим удовольствием. Я подхожу к двум блеклым девицам — на фоне этой мужской военизированной роскоши синего с золотом в своих синтетических куртках они выглядят бесполо и постно… Простите, вы говорите по-английски? — Немножко. (Более обстоятельная показывает меру этого «немножко»: четверть мизинца.) — О’кей. Вы не скажете, что здесь сейчас происходит? — Они смущенно переглядываются… — Свадьба или похороны? — Та же реакция. — Ну, свадьба… — Как назло, немецкое слово вылетело из головы… — Свадьба — это когда… — Хочу сделать жест, но… каким жестом изобразишь свадьбу?
Девицы поглядывают на меня уже с опаской: в моем поведении, что называется, sehr viel чувства. — Или похороны? — не отступаю я. (Здесь можно нахмуриться, согнуть ладошку сиротским ковшичком и показать поштучное складывание в нее драгоценных капель… но это кажется мне неуместным…) — Штербен!!! — радостно восклицаю я (вспомнив, конечно, Чехова).
Йа, йа, оживленно кивают девицы… — Филяйхт, этот ман был хо-о-ойен рангес? (Тяну руку вверх, приподнимаюсь на цыпочках…) — Найн, найн, говорят девицы, нихт хойен рангес… просто это был уже альтер ман… зеер альтер ман… долго был кранк… — Аллес кляр, говорю я, но позвольте еще вопрос? — Девицы кивают. — Альтер ман относился именно к тому ведомству? (Выделяю «к тому» и киваю в сторону мундиров.) — Униформ? (Делаю пару выразительных щипков на своем платье и затем показываю на кирху: внутри ее, видимо, еще стоит гроб.) — Йа, йа, подтверждают девицы… — Тот альтер ман тоже носил именно такой униформ. — Чей же это униформ? — с ударением на «чей» спрашиваю я (брови «домиком», голову в плечи, руки шире плеч…) — Девицы не понимают английского «чей». — Какой дипартмент? — прежняя реакция… — Какой афдейлинг? — вставляю родное голландское словцо. — Абтайлунг! — вдруг вспоминаю по-немецки. — Какой это абтайлунг?.. — Это фойервер… — отчетливо и с тихим почтением отвечают девицы. — А!.. Вот сейчас все действительно более-менее «кляр».
Читать дальше
