— Ладно… выйдем, — взял за локоть теперь ее, вывел на воздух.
Постоим тут: пусть отец тайной своего вклада неторопливо насладится.
— Я не могу так, Веч, — на цепи жить, — вся дрожала.
— Но пойми: я тоже разорваться не могу: лучше за вас вместе волноваться, чем в отдельности.
— А ты не волнуйся, Веча!
— Как?
— Я немножко побегаю — и приду.
— Какая ты придешь?
Блеснули слезы.
Молча стояли с ней. Вдруг крупный снег повалил. Под таким же снегом, я вспомнил, молился я. На колени вставал. Счастлив? Что я тогда просил? Глупо просить нереального — как-то неловко перед Ним, в двадцать первом веке-то. Просил я возможного: чтобы она вернулась, была со мной. Счастлив? А чтобы жить без забот — это глупо просить. С тобой то, что ты вымолил. На фоне серого неба — светлые снежинки, сцепляются на лету, еще крупнее становятся.
Вышел отец, дико озираясь. Руку, раз за разом, за пазуху совал. Сейчас мимо кармана вложит свои сбережения! Кинулся к нему. Направил его руку с бумажником в карман: опаньки!
Оглянулся. Нонна, слава богу, не сбегла. Двинулись обратно. Отец, вперед склонившись, как пеший сокол, еле уже брел: видно, последние свои силы на сохранение тайны вклада истратил.
Остановились у перехода Казанской улицы — батя испуганно вцепился в мой локоть перед потоком машин.
— Я пойду, Веча? — Нонна произнесла. — Я обещаю, Веч!
А что Настя мне дома скажет? Все ее усилия — долой? У нее тоже нервы на пределе.
— Н-нет, — выдавил я.
Нонна быстро закинула голову — чтобы слезы удержать. Снежинки на лицо ее падали, таяли и текли.
Тут зажегся зеленый, и я ее за локоть схватил. И так, распятый между ними, через улицу их поволок.
И лишь когда прошли уже под аркой — выпустил их. Доберутся. Мне тоже надо набраться сил на этом коротком пространстве — от арки до дверей. И только подошли к железной двери (за железной дверью спокойней уже), как оттуда вдруг соседка вышла, из верхней квартиры, — подружка ее, бывшая актриса.
— Ой, Нонночка! — расцеловались, защебетали.
Пошли дальше с отцом — душить их счастье я не хотел… Сбежит?
Сейчас Настя мне врежет. Решил сам напасть на нее:
— Что, не звонил еще твой Вадим? Что он думает вообще?
Настя только открыла рот, чтобы рявкнуть: «Где мать?» — возмущенно поперхнулась. Характер бойцовский, отцовский. Но тут, к счастью, со двора донесся звонкий хохоток нашей общей любимицы.
— Иди посмотри, — Настя все же скомандовала. Тем более, что голосок Нонны оборвался вдруг. Убежала? Но тут — бывают же сладостные звуки — ключ зашкрябал в замке! Вошла веселая, разрумянившаяся.
И что б потом ни случилось… Был такой счастливый момент! Правда, измотала она всех ближних, но это уже пустяк.
— О, Настя! — сказала она радостно. — Ты приехала? Как я рада-то!
Батя сокрушенно головой покачал. Сочувствует? Сделал бы что-то!
Настя сурово на меня глянула: ты понял, отец? Ничего не помнит. Ни в коем случае нельзя ее отпускать!.. Характер бойцовский, отцовский: непременно ее воля соблюдаться должна!
Я подмигнул ей лихо: мол, все о’кей. Но такое легкомысленное пренебрежение разъярило ее — в глазу засветился мстительный, торжествующий огонек:
— Да, кстати, отец: тебе снова звонил твой Боб! Ты что, денег должен ему?
— Да, кажется. Никто больше не звонил? — Я пытался увести разговор в сторону. Опять рухнет хрупкое счастье!
— Спрашивал, — продолжила Настя упрямо. — Что, у вас окна из пуленепробиваемого стекла?
Тишина повисла. И общий ужас. А ведь только что счастье было! Неужели нельзя было его поддержать? Я один должен стараться?
— Кто это — Боб? — проговорила Нонна надменно. Королева контролирует своего дворецкого!
— Это твой скорее Боб! — ответил я в ярости. — Из-за тебя он возник — деньги на твое лечение нужны были! Пора отдавать!
— Но я же не знала, Веч! — проговорила Нонна испуганно.
Моей ярости испугалась — или Боба? Хотелось бы, чтобы моей ярости.
— Теперь пулю жду из-за этого!
— И что ж делать, Веч?
Спохватилась!
— Работать на него заставляет! Дерьмо воспевать.
— Тебя?! — воскликнула Нонна.
— Да, представь себе. Меня. Бывшего певца тонких материй! Заставляют теперь воспевать дерьмо… Материал, наиболее трудный для воспевания. Вот так!
— Ну нет уж! — Нонна твердо губы сомкнула. Засверкали глаза. Можно подумать — на баррикады пойдет! Или по крайней мере — на работу. Или — последняя надежда — в кладовку не пойдет.
Ничего! И это утопчем!
Читать дальше
