— В каком смысле?
— Ну — Нонка-то выписалась.
— А-а. Да.
Видно, немножко по-разному оцениваем мы с ним эту идиллию.
— Ну как… подлечили ее?
Не долечили. И — не долечат. Не до-ле-чивается она!
И тут же это и подтвердилось: Нонна, зевнув, вдруг вскинула свои тощие ножки, встала на них и, глянув на меня как на пустое место, по коридору пошла. Льва Толстого проведать? Заскучал, поди, старик. Есть в нем одна маленькая тайна — но, к сожалению, выпитая почти до дна. Слышал озабоченное ее пыхтенье: гиганта мысли нелегко поднимать. Изумленная тишина, потом — стук. Поставила классика на место. Не оправдал классик ее надежд.
— Значит, все в порядке у вас? — Голос Кузи в трубке прорезался, мне померещилось, через тысячу лет. — Тогда не хочешь ли прокатиться опять?
Волна счастья окатила меня: улететь из этого ада! Да еще небось по важному делу — какой-то очередной проект спасения человечества! Но волна тут же схлынула, разделилась: половина души ликовала еще, а половина — торкалась в тесной кладовке: как там лахудра моя?
— Ты помнишь, наверное: мы шведам отдали лицензию на переработку сучьев.
Как не помнить! Душу порвали. Выходит — не до конца?
— Та-ак, — произнес выжидательно. Одно ухо было здесь, другое — в кладовке.
— Ну, они хотят что-то типа буклета выпустить. А у тебя, вспомнил я, какое-то эссе было о сучьях?
Было! «Сучья в больнице». «Больничные сучья». Кузя, друг!
— На Готланд приглашают они тебя!
Ну тут душа уже на три части разорвалась.
— А Боб? Участвует? — выговорил я.
— Твой Боб!.. — проговорил Кузя презрительно.
«Твой Боб»! Во-первых, Кузя сам мне его дал, просил в Африке «уравновесить» его. А во-вторых, как же так можно обращаться с людьми? Боб изобрел все, наладил!.. А все презрительно упоминают о нем!
Тут душа моя окончательно лопнула. Надо с Кузей обаятельно говорить, а левое ухо тем временем слышало, как Нонна уже настойчиво в дверь скребет, дергает замок, пытается выйти. Походы мы знаем ее!
Сразу на двух фронтах невозможно страдать. Пострадаем на этом.
— Можно подумать чуток? — произнес я вальяжно. — Заманчиво, скажем… но я тут что-то пишу.
— Ну ты заелся, гляжу! — Кузя уважительно хохотнул. — Ну, думай! — перезвоню.
Да, я заелся. Говна.
— Ну, хоп! — бодро я произнес.
— Чао.
Не говори «хоп», пока не перескочишь! Да, я заелся! Метнулся к двери. Еле успел: она уже одолела замок, ветхое ее рубище сквозняком развевалось.
— Погоди. Ты куда это?
Глянула яростно: кто тут еще путается?
— Выйти надо, — проговорила отрывисто.
Поглядел на сумку ее: чем-то нагружена. Если в последний путь надумала, то многовато берет.
— Дай денег мне! — произнесла надменно.
— Для чего это?
— Ну… сигареты купить!
— «Ну сигареты» вот у тебя, — вытащил из кармана ее пальто почти полную пачку.
— Ну… еще кое-что! — нетерпеливо сказала она.
— Чтобы… Льва Толстого наполнить внутренним содержанием?! — заорал. Бедный Толстой! Достается ему от нас после смерти. — Хватит уже! Все! — Сорвал пальтишко с нее, бегал по коридору, в кладовку швырнул его. — Все! Хватит! Ты поняла? Хватит! Больше мучиться с тобой не могу я, второй раз мне Бехтеревку не поднять! Поняла?
Враждебно молчала. Ну, если оно так — закрыл дверь на большой ключ, сунул его себе в шальвары. Дубликат она вряд ли найдет.
— Все! — закрылся в уборной. Последнее место, где не достанут меня. Задвижка — лучшее изобретение человечества. Но! Только приготовился к блаженству — входная дверь жахнула. Открыла все-таки? Ну и пусть. Человек все сам выбирает. Я — тут остаюсь.
Но недолго длилось блаженство. Через секунду уже с ужасом глядел, как медленно, но властно повернулась ручка. И тут покоя мне нет. К сожалению, это не привидение. Привидение я бы расцеловал. Привидение, несомненно бы, оказалось самым милым членом нашей семьи. Но привидения, я понимаю, не пукают. А тут донеслась знакомая задушевная трель. Неужели же батя понять не хочет, что если за рабочим столом меня нет, спальню на ходу он видел, наверняка кухню тоже, — неужели нельзя вычислить, что я в уборной? Покоя дать мне? Такие мелочи не интересуют его. Что я есть, что меня нет — не так важно. Посмотрим, что запоют без меня. С этой величественной мыслью я открыл.
— Послушай, отец! Неужели ты не понимаешь, что я тут?
В уборной я! Навсегда!
— Откуда мне знать? — ответил величественно.
А по дороге не поинтересовался — где его сын?
— Заходи, — я махнул рукой, скорбно удалился.
Читать дальше
